|
Заветный уголок родного края
Я хорошо помню свое тихое, светлое детство. Помню – будто и правда слышу – спокойное журчание реки и пение птиц. Помню маленькие детские радости: красные, крупные ягоды земляники, кислые, но оттого не менее вкусные недозрелые яблочки-ранетки. Помню хрупкие ракушки, которые находились с искренним восторгом, невзрачные, но дорогие сердцу маленькие камушки, осторожно собираемые в карманы. Помню, как опускала ноги в ледяную воду реки: боязно, вдруг пиявки укусят, или мама ругать будет – заболею еще. Помню разодранные, все в зеленке, коленки, розовую рваную юбочку и недлинные темные волосы, собранные в хвост.
А еще помню солнце. Яркое и теплое. Вселяющее в детскую трепетную душу не выразимое словами счастье.
Я бултыхаю ногами в ледяной воде и смеюсь. Я до сих пор отчетливо помню, как тогда не хотела становиться взрослой.
В руке те же кислые ранетки. Я машинально, сжавшись в комочек на нагретом солнцем камне, грызу их. Вода гипнотизирует, вводит в задумчивость и нежелание что-либо делать. Детство, детство… Я всегда думала, что ты живешь здесь. На ягодных полянках невысокой горы, среди лелеемых солнцем сочных, ароматных трав. В тенях величественных сосен-великанов, на желтой, прохладной хвое. Я слышала твой голос, детство, в журчании мелкой речки-Белебейки и шуме летних ливней, в стрекотании кузнечиков и пении птиц. Я видела твой лик в красном, закатном солнце, замечала твою тень в розовато-лиловых зорьках, детство. Я чувствовала твое еле заметное, успокаивающее дыхание в ветре...
Снова опуская ноги в ледяную воду, я пытаюсь ощутить тебя здесь – в моем маленьком мире, заветном уголке родного края, существующем не только на яву, но и в моем сердце и снах.
В этой жизни я всего-навсего одинокая странница, живущая – в сравнении с вечностью –только миг. И неизвестно, кем мне суждено стать, и оставлю ли я после себя память на долгие годы – или же стану бабочкой-однодневкой, мотыльком, сгоревшим у пламени свечи.
Быть бы, как прохладные воды этой мелкой, говорливой речушки, невозмутимо живой, не обращающей внимания на препятствия, рвущейся вперед.
Но что лучше – плыть по течению, или же пробивать в камнях и твердой, глинистой земле новый маршрут – только свой и ничей больше?...
Не сразу замечаю, что яблоки кончились. Обуваю ноги, встаю и прыгаю с одного камня на другой; уже на берегу хватаюсь судорожно за ветви клена, растущего здесь – чуть в воду не сорвалась! А ведь в детстве скакала по камням, словно горная коза. Усмехаюсь себе под нос: «Ха, теряю сноровку».
Подниматься по крутому глинистому склону тяжело, приходится держаться за попадающиеся под руки травы и камни.
Наверху солнце печет еще жарче: но там витает приятный, прохладный ветерок, и я растягиваюсь на траве рядом с полянкой-ягодником. Земляники тут, конечно, не так много: и люди собирают, и солнце жжет – но мне этого хватит, хотя я знаю и куда более ягодные местечки.
Отсюда наш небольшой уютный городок кажется кукольным.
В детстве я любила помечтать здесь. Помню, как подставляла руки ветру, и представляла, будто за спиной вырастают крылья, а я взмываю в небесную высь. К счастью, мне хватало разумности и я, замечтавшись вот так вот, еще ни разу не пыталась в действительности сигануть с крутого склона.
Правда, это не мешало мне кататься с этого же склона зимой на санках. Ощущения, конечно, были просто неописуемые: я радостно смеялась, срываясь потом на крик. Если честно, мне было очень страшно. Но счастье того стоило.
Ягоды уже сохнут – слишком долго нет дождя. Я с удовольствием съедаю ароматную, сладкую горстку в ладони и поднимаюсь с травы: раз уж я решила навестить свое детство, нужно пройтись по всем излюбленным местечкам.
Хвойный лес встречает меня долгожданной тенью и терпким, смолисто-еловым запахом. Где-то там, подальше, можно наткнуться на обломки наших шалашей, которые мы строили по осени – если, конечно, они еще уцелели. Искать не пойду: не хочу себя разочаровывать, лучше уж прогуляюсь по крайней просеке, – на сыроежки, обычно здесь растущие, конечно, не наткнусь, но побродить стоит. Тут много шишек и моха: в детстве я любила собирать их в свою корзинку вместо грибов. Честно говоря, грибник из меня никудышный – так что домой я всегда возвращалась либо с полной корзиной яблок, либо – желудей, шишек и ярких осенних листьев, в отличие от братика – прирожденного «тихого охотника». Яблоки я обычно собирала в заброшенных садах, пока друзья разбредались по просекам.
А вот тут – между склоном и кустами, если выйти из леса – мелькает тропка. Можно пойти по ней дальше, а потом спустится вниз, и пройтись еще немного по оврагу, вдоль речки, и тогда обязательно придешь к роднику. Там очень вкусная вода и много ракушек. А осенью, когда вся трава блекнет и становится тускло-желтой, как лыко, рядом с родником продолжает цвести зеленый островок – как в детстве я называла его, «кусочек лета».
Но я не пойду к роднику. Идти туда долго, к тому же можно натолкнуться на ужей – а я боюсь их, да и поздно уже. Вот я прогулялась! – надо же, не заметила, что солнце уже садится. Я разворачиваюсь и иду обратно, но по другой дороге. Не по крутому склону, откуда поднималась и спускалась в детстве, не через остывающие уже камни, что служили лучше любой переправы...
Я прохожу дальше и спускаюсь по общей тропке, перехожу через деревянный, крепко сколоченный мост – в детстве я, почему-то, боялась ходить отсюда – и неторопливо шагаю по пыльной дороге домой.
Мое детство осталось там, за моей спиной. В спешащих водах вечно бегущей речушки, в темном, небольшом хвойном леске, на залитых золотом солнца полянах… Мое детство всегда будет ждать. Мое детство – лето.
Но...
Я ухожу, и вслед за мной вспыхивает осень.
А в ней – яркими всполохами огненно-красного – горит мое лето. Горит, светясь на фоне тусклого серого неба. Горит, порываясь сжечь и меня вместе с собой, пытаясь оставить в душе только одиночество-пепел… Горит, не сгорая, не грея, даря чувство восхищения и тихой тоски – осень-пожар.
Она выгоняет лето первыми заморозками. С ненавистью и злостью сжигает с деревьев слишком жизнерадостную зелень. Проливает на небо мутную, серую краску. Давится грустным смехом, выламывая из себя это уныние и дождь-дождь-дождь… Бесконечный.
Я горю вместе с ней в своем желании жить; я бегу вслед за своей жизнью, уже не пытаясь спасти догорающее лето-детство… Конечно, оно – куда дороже холодного огня осени, но… Не вернуть. Не вернуть его, и я горю вместе с лесами и степями, я горю, выжигая в себе равнодушие, одиночество и тоску: это до поры до времени, это пройдет, как только я сгорю в осени окончательно.
Она догорает медленно, даже не пытаясь удержать остатки бегущего прочь лета. Догорает слабо в своей утихающей ярости, редкими всполохами напоминая о своем существовании. Желтым цветом, искринками почти потухшего холодного огня – который уже не светится на фоне грязно-серого, но все еще поразительно высокого неба – опадает на тусклую мерзлую землю и затухает.
А еще спустя несколько недель осень, перебесившись, прячется в сером пепле голых деревьев. Она уже не напомнит о себе: тихо, задремывая, прислушивается к колыбельным северных ветров и молчит. Она почти уже уснула, она устала и хочет быстрее уйти, уступить свое место ласково-холодной зиме... Она не любит это слишком счастливое лето. Не может любить.
Осень засыпает тихо, незаметно, и зима по-доброму грустно улыбается – перебесилась, бедная, устала теперь. Ласково накрывая уснувшую среди пепелища сестру, она берется за наведение порядка в перешедших ей по праву владениях.
А осень спит. И я засыпаю вместе с ней, чувствуя, что больше не буду скорбеть по сгоревшему лету-детству. Оно возродиться на следующий год – как птица феникс. Для того, чтобы три отведенных ему месяца радоваться своей жизни – а потом сгореть в призрачном пожаре.
|
|
