ДОМ - МУЗЕЙ С.Т. АКСАКОВА С.Т. АКСАКОВ АКСАКОВСКОЕ ДВИЖЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ГЛАВНАЯ ЭКСПОЗИЦИЯ ЭКСКУРСИИ ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ФОНДЫ ДАРИТЕЛИ СОБЫТИЯ ДРУЗЬЯ & СПОНСОРЫ КОНТАКТЫ
БИОГРАФИЯ ТВОРЧЕСТВО СЕМЬЯ С.Т. АКСАКОВА АКСАКОВСКИЕ МЕСТА
АКСАКОВСКИЙ ФОНД АКСАКОВСКИЙ ПРАЗДНИК СТИПЕНДИЯ ПРЕМИЯ ПРЕССА СОЗДАТЕЛИ САЙТА
ДРУЗЬЯ ВО ФРАНЦИИ ДРУЗЬЯ В ГЕРМАНИИ ГИМНАЗИИ
 

Закрытый город с открытой душой

Здесь куется ядерный щит России

Однажды ранним июльским утром прохожие с интересом рассматривали остановившийся около Мемориального дома-музея С.Т.Аксакова в Уфе большой, явно междугородний, голубой автобус с изображением земного шара во всю высоту обоих бортов и «кормы». Гадали: если это эмблема, то что она обозначает и кто приехал в музей на экскурсию? Но спросить было некого, из автобуса никто не выходил, наоборот, автобус забрал немногих для такого огромного автобуса пассажиров и вниз по бывшей Бельской улице покатил вниз к мосту через Белую. Редко кто знал, что по бортам автобуса была эмблема Росатома.

А все дело в том, что одной из своих программ Аксаковский фонд определил поддержку градообразующих оборонных заводов Урала, которые вот уже больше двух десятилетий переживают труднейшую в своей истории пору. Лево–либеральные демократы, приведшие к власти Ельцина и замутившие голову части народа, упорно вбивали мысль, что нам больше никто извне не угрожает и потому оборонные заводы надо перепрофилировать, например, в торгово-развлекательные центры или сломать на металлолом.. Недавно мой друг выдающийся полярный летчик, заслуженный летчик–испытатель и испытатель космической техники Герой Советского Союза Виктор Петрович.Колошенко, с которым нам из-за развала ССОР не удалось осуществить полет вокруг земного шара на вертолетах через два полюса, рассказал мне обстоятельства смерти Петра Дмитриевича Грушина, принадлежащего к плеяде всемирно известных российских конструкторов-ракетчиков, таких, как С.П.Королев, М.К.Янгель, Н.Челомей, В.П.Макеев, родоначальника никем не превзойденной отечественной школы разработки зенитных управляемых ракет, действительного члена Академии наук, Дважды Героя Социалистического Труда, кавалера семи орденов Ленина, лауреата Ленинской и Государственной премий… В трудные 90–е годы прекратилось финансирование его знаменитого КБ «Факел» по проектированию ракет «земля-воздух». Исчерпав все возможные и невозможные средства по спасению КБ, П.Д.Грушин стал добиваться приема у Б.Н.Ельцина. Под всякими предлогами прием несколько раз откладывался. Наконец его пригласили в Кремль. В. П. Колошенко остался дожидаться результатов визита у П.Д. Грушина на даче в Переделкине

- Ну что пришел? – не вставая навстречу, не протянув руки, даже не взглянув на всемирно известного ученого и конструктора, грубо спросил Ельцин.

Растерянный от такого приема, П.Д.Грушин попытался представиться: может, неправильно доложили.

– Да знаю, знаю, кто ты, докладывали. Я спрашиваю, зачем пришел? Только коротко, у меня мало времени.

– Прекратилось финансирование моего КБ.

– Нет денег, вот и прекратилось.

– Но остановились разработки новых ракет…

– Твои ракеты больше не нужны. Больше у нас нет внешних врагов. Остались только внутренние, вроде Зюганова. А с ним мы без твоих ракет справимся. Сейчас у нас будет развиваться фермерство, делай грабли.

– Но наша специализация – не грабли. У нас сверхточные станки, рабочие, каждый из которых равен профессору…

– Не можешь грабли, делай лопаты.

– Но…

– Я сказал: не можешь делать грабли, делай лопаты. Все, свободен, иди, мне некогда.

Ночью у Петра Дмитриевича случился инсульт, а утром он умер…

К чему все это привело, известно. В результате «войны» с грузинской армией, которую не иначе как опереточной не назовешь, и победой над которой наш президент так гордится, чуть ли ни как победой в Сталинградской битве, можно судить, во что превратилась наша армия и чем она вооружена. О чем говорить, если командующий группировкой выехал на Грузинскую войну на уазике, у которого по дороге то и дело отваливающиеся части приходилось прикручивать проволокой.

Так вот на одном из последних вечеров из цикла «Тепло Аксаковского дома» гостями Мемориального дома–музея С.Т.Аксакова в Уфе были генеральный директор Приборостроительного завода из г. Катав-Ивановска, член Попечительского совета Аксаковского фонда Динар Равильевич Сагдетдинов, где несколько лет назад в День защитника отечества фондом был организован благотворительный концерт, и генеральный директор Приборостроительного завода из до сих пор закрытого города Трехгорного Михаил Иванович Похлебаев (все оборонные заводы страны, независимо от выпускаемой продукции, хотя большинство из, них давно рассекречены, по прежнему по традиции называются приборостроительными). О Динаре Равильевиче Сагдедтдинове нужно рассказать особо. Кто с уважением, кто с насмешкой, а то и с откровенной издевкой за глаза его зовут: «последний романтик России». К счастью, таких последних романтиков в России еще немало, по крайней мере, я знаю таких. Начну с того, что мы с ним земляки, из разных деревень: русской Михайловки и башкирской Каратавлы, вместе с Татарским Малоязом волей истории сросшихся в единое село-райцентр – Малояз, и учились в одной школе. Но так как в детстве разница в десять лет огромна, я уже закачивал школу, а он не поступил еще в первый класс, мы познакомились с ним лишь сравнительно недавно, как сравнительно недавно неожиданно столкнулись-познакомились во время войны в Югославии с другим моим односельчанином, бывшим офицером спецназа ГРУ, С Динаром Равильевичем мы познакомились уже во время его отчаянной борьбы за спасение Катав-Ивановского оборонного завода. Беда нашего негромкого села – наша прекрасная школа, которая уводила большинство своих выпускников далеко за горизонт: больше 65 процентов выпускников поступали в высшие учебные заведения и в большинстве своем оказывались потерянными для родного села. Динар Равильевич окончил знаменитую Бауманку, после которой он в родное село, разумеется, не вернулся, он стал разработчиком ракетно-артиллерийского оружия, параллельно преподавал в той же Бауманке. В годы развала СССР, когда СКБ успешно уничтожили, потому как у новых российских властей, в отличие от России, внешних врагов как бы больше не предвиделось, а стрелять из такого оружия по внутреннему врагу, иначе говоря, по родному народу - хотя времена, как в двадцатые годы, были тоже революционные, но все же уже не в такой степени, чтобы следовать прославленному тайными и явными троцкистами, а первый среди них незабвенный Никита Хрущев, маршалу Тухачевскому, единственной успешной войсковой операцией которого была химическая атака на тамбовских крестьян во время так называемого Антоновского мятежа, Динар Равильевич стал успешным московским предпринимателем. Но неожиданно для всех оставил свой успешный бизнес и бросился спасать оборонный завод, в свое время заботливо спрятанный в горах в старинном южно-уральском городке невдалеке от его родного села. Есть категория умников, косящих под серьезных ученых, а я в них подозреваю тайных или по глупости провокаторов, а еще есть категория русских псевдопатриотов-пустобрехов, ратующих за чистоту русской нации, \кроме вреда ничего не приносящих России. Для меня, как для всякого нормального человека, в этом нет проблемы: мы и стали-то великим народом только потому, что в нас в самые трудные века столько намешалось, мы объединились не по принципу крови, а по отношению к Державе, для меня русский – это тот, кто любит Россию. Применительно к данному случаю: спасать Катав-Ивановский, единственный в своем роде оборонный завод бросился, к примеру, не русский по паспорту Черномырдин, бывший тогда премьер-министром, не случайно, его в народе прозвали Черномордиым, прикидывающийся этаким оренбургским казачком-простачком с гармошкой, за одно только кабальное для России соглашение Гор-Черномырдин ему бы сидеть несколько пожизненных сроков, а татарин Динар Сагдетдинов со своим однокурсником – немцем. Для меня они оба, в отличие от Черномырдина, – истинные русские.

В советское время в стране было два завода по производству навигационного оборудования для военно-морского флота: в цехах одного из них, в Санкт-Петербурге, уже в конце лихих 90-х ликовал и веселился развлекательный центр. И единственно оставшийся в Катав-Ивановске подобный завод пытались то обанкротить, то продать сомнительным иностранным фирмам через подставных лиц, хотя он входил в список оборонных предприятий, не подлежащих ни в коем случае ни банкротству, ни приватизации. Борьба была долгой и тяжелой. Я помню, как единомышленники Динара Равильевича собирали деньги, чтобы, как на базаре, дать больше, когда приватизация стала неизбежной. В конце концов завод купили. Но государство отказалось регистрировать эту сделку по той причине, что завод по закону нельзя приватизировать. Когда же деньги стали отзывать обратно, завод снова попытались продать все тем же иностранным фирмам. Но все же победили. И теперь это, наверное, единственный в стране частный, к тому же градообразующий, оборонный завод. А раз частный, государство отказывалось его финансировать.

Все было. Я был свидетелем, как на завод приехали вроде бы не братки, но с повадками братков. Предложили организовать шашлычок где-нибудь на берегу реки: «Разговор есть». А разговор был такой: «Вот ты, такой молодой и красивый - и уже такой седой (Динару Равильевичу было тогда чуть за сорок пять). Мы даем тебе 10 миллионов долларов за твой завод, сейчас он этого не стоит (в ту пору, полуразоренный, он на самом деле этого не стоил), все оборудование можешь сдать на металлом, это тоже неплохие бабки, и покупай себе домик где-нибудь на Канарах.. В противном случае будешь иметь кучу неприятностей». Неприятности были, наезжала, в том числе, налоговая инспекция, прикрываясь государственными интересами, неизвестно по чьей наводке, не давала встать на ноги. Достаточно вспомнить, как не американская, а родные налоговые инспекция с полицией уничтожили соседний тоже уникальный в своем роде Юрюзанский механический завод, на котором для прикрытия выпускался знаменитый холодильник «Юрюзань», а основным было производство патронов, в том числе для подводных автоматов, за которыми до того безуспешно охотилось с десяток разведок мира. Вспоминаю анекдотический случай. Мои родители после разрушительных сельскохозяйственных хрущевских реформ перебравшиеся из Малояза в соседний старинный горнозаводской городок Юрюзань, в ту пору еще держали корову, я приехал к ним на несколько дней, и мы с двоюродным братишкой, который работал на на Юрюзанском механическом заводе испытателем патронов, отправились на сенокос грести сено. Вечером, поужинав, пошли вечерять к соседнему шалашу. Перед тем, как уйти к своему, братишка осторожно толкнул меня в бок: «Обрати внимание вон на те грабли, только не подавай виду». Грабли действительно отличались от других необыкновенно длинными серо-матовыми отшлифованными металлическими зубьями. «Ну и что?» - когда мы отошли, спросил я. «А то, - оглянувшись и убедившись, что нас в тайге никто не подслушивает, полушепотом сказал он, - что это те самые сверхсекретные пули к подводным автоматам пловцов-диверсантов, за которыми охотится с десяток разведок мира. Видимо, сумел вынести отбракованные, народный умелец. Одно успокаивает: ни одной разведке мира не придет в голову искать секреты подводных автоматов на таежном сенокосе».

Юрюзанский завод был уничтожен виртуозно и в то же время просто: в отчете проверки налоговой инспекции запятая была поставлена на одну цифру вперед, налоговый долг увеличился таким образом сразу в десять раз и становился неподъемным, и завод был объявлен банкротом, за налоговой инспекцией нагрянула налоговая полиция с пошлым отработанным спектаклем маски-шоу. Потом махинация была раскрыта, но было уже поздно, все свалили на якобы по неопытности допустившего ошибку бухгалтера, к примеру, назовем ее Маней Пупкиной, которой кем-то было рекомендовано срочно благополучно уехать из городка, и еще почти десять лет девять неизвестно откуда появившихся ООО распродавали оборудование завода, склады и разрабатывали, как месторождение цветных металлов, заводскую свалку.

Но вернемся в в Катав-Ивановск. Приезжал официальный представитель военного ведомства, очень обрадовались на заводе его приезду: «наконец-то!», а он разочарованно вздохнул: «А мы думали, что вас уже давно нет, я приехал на предмет списания завода, а тут за вас еще должна голова болеть. Греф вон сказал, что все навигационное оборудование мы закупим у Южной Кореи». И закупят. Сейчас вон собираются для нашей армии, имея лучшие вертолеты мира, закупить чуть ли не прогулочные вертолеты в Италии, снайперские винтовки в Англии, пусть встает уникальный Ижевский завод, за уникальными армейскими вездеходами «Тигр» выстроилась очередь многих армий мира, а для нашей собрались закупать опять-таки итальянские аналоги, которые непроходимы ни в наших снегах, ни в наших болотах, как, впрочем, и в азийских и африканских песках. Вроде бы стал наукой происшедший несколько лет назад случай на учениях в Арктике, когда не стартовала с подводной лодки межконтинентальная баллистическая ракета. Причину замолчали, а дело было в том, ракета была напичкана закупленным за рубежом, может, по совету того же Грефа, электронным оборудованием, и сработал тайный блокирующий жучок, который должен был сработать не на учениях, а в случае реальной войны.

И Катав-Ивановский приборостроительный завод, несмотря ни на что, живет. И разрабатывает новые образцы приборов..Но так как ныне любое лицензирование изобретений и внедрение их в производство связано с такими бюрократическими чиновничьими проволочками, какие в советское время, как к нему не относись, и не снились, а о фантастических взятках я уже не говор, то все новое оформляется как ремонт или профилактика старых приборов. А основной заказчик приборов напрямую без ненасытных посредников – пограничный флот ФСБ, там еще не берут взяток.

С Динаром Равильевичем мы ежегодно сплавляемся на списанных спасательных плотах по родной Юрюзани, где он за неделю, больше он себе не может позволить, немного отходит от бесчисленных мотаний по крайне нуждающимся в его приборах, но безденежным флотам, по обивке столичных чиновничьих коридоров. Но и здесь, на тихой реке детства, его душа не знает покоя, все свободное время он собирает мусор по берегам родной реки, оставленный, увы, не американцами, не инопланетянами. Сжигает, что не горит, закапывает. В этом вопросе он в какой-то степени солидарен с нашими либералами-реформаторами, что народ надо менять, только они считают, что его нужно заменить другим народом, свой постепенно изводя реформами, словно дустом, а он, что родной народ нужно тихо и настойчиво воспитывать своим примером, он такой оттого, что у него в свое время прежние большевики, деды нынешних, все отобрали, сделали чужим. И потому они в отместку большевиками, а получается, самим себе, ведут себя на родной земле чуть ли ни как инопланетяне.

Однажды с нами плыл Станислав Юрьевич Куняев, замечательный поэт и публицист, главный редактор журнала «Наш современник», тоже один из последних горьких русских романтиков. Его стесняли размеры нашей стиснутой скалами горной реки Юрюзани, он привык к широким и могучим северным рекам, он привык семгу там ловить, а тут стояла жара, даже пескари не ловились. И как-то он в сердцах, неосторожно, в шутку, ни к кому вроде бы не обращаясь, произнес: « Все бьете в грудь: Урал, Урал, становой хребет России, а реки пустые, деревни повымерли. Народ мелкий и даже пескари не ловятся». Мы отмолчались, вроде бы проглотили, тем более знали, что это не более, чем шутка. Но прошло какое-то время, и Динар Равильевич, тоже как бы ни к кому не обращаясь, всматриваясь впереди себя в приближающийся перекат, нарушил молчание: «Реки повысохли, потому как в их верховьях в войну и после повырубили все леса, надо было вновь отстраивать Центральную Россию, рыбу, да не только рыбу в реках отравили стоками оборонные заводы, ниже их по течению даже анализы запрещалось брать по двум причинам: во-первых, по ним можно было определить, что производят заводы, а во-вторых, узнай народ, что представляют эти стоки… В войну и после войны было не до очистных сооружений. Народ из деревень высосала война, и эти же оборонные заводы. А мелкие мы (хотя сам Динар Равильевич за метр восемьдесят), это самый гнилой угол даже на Урале и самая высокая смертность населения в силу географических и метеорологических условий даже до того, как были построены все эти заводы. А наша Хиросима? В Центральной России только по «Голосу Америки» слышали про взрыв радиоактивных отходов на химкомбинате «Маяк», некоторые деревни до сих пор не выселены из зоны радиоактивного заражения, последствия его докатились и досюда, Михаил Андреевич вон на покосе попал под странный дождь при солнце, после чего на школьной перемене схватил его кто-то из одноклассников за волосы, и они все остались у того в руке, а Михаил Андреевич этого даже не почувствовал, слава Богу, потом снова отросли. Все это плюс к всевозможным большевистским реформам, которые были обрушены на всю страну. А по поводу станового хребта. Что мы имеем только по нашему короткому отпускному маршруту? Теперь это уже не секрет, что в 20 километрах за этой горой производят бесшумные оболочки для ядерных подлодок, А за теми вон скалами тоже километрах в двадцати - установки залпового огня. А через день будем проплывать горы, за которыми делали знаменитую «Сатану», уничтожения которой добивалась и добилась Америка. А чуть подальше знаменитый Макеевский центр стратегических ракет подводного старта, Он стоит без работы, без финансирования, а поручили делать «Булаву» - новую стратегическую ракету для новых ядерных подводных лодок конструкторскому бюро, которое близко ничего подобного не делало, и «Булава» эта, кажется, только с четырнадцатого раза взлетела. А не взлетала она долгое время, сжигая миллиарды, потому, что это КБ никогда не проектировало ракеты подводного старта, это примерно то же, если бы «мерседесы» делать на заводе сельскохозяйственных комбайнов. Она не летит и не летит, но ее упорно делают и делают на заводе «комбайнов», а уникальный макеевский ракетный центр в Миассе стоит без работы. Дай бог, чтобы дальше с «Булавой» все было хорошо! Народ на Урале с XVIII века, как его пригнали сюда крепостными, никогда не жил для себя. Его заставляли с детства думать о Родине, о всей стране. А потом, во время так называемой перестройки, бросили самым бессовестным образом, заявив, что каждый должен заботиться сам о себе, а государство будет существовать только как гарант для олигархов…

Так вот если на Катав–Ивановском приборостроительном действительно изготовляют приборы – навигационное оборудование для военно-морского флота, то основной продукцией, «приборами», или «изделиями», как тут принято называть, Приборостроительного завода в Трехгорном являются ядерные боеприпасы, то есть боеголовки к авиационным бомбам, стратегическим межконтинентальным ракетам,, крылатым ракетам, ракетам подводного старта, и «мозги» к ним, что до последнего времени было строжайшим секретом. На вечере «Тепло Аксаковского дома» генеральный директор Трехгорного Михаил Иванович Похлебаев попросил провести Дни Аксаковского фонда в Трехгорном в рамках празднования 55-летия выпуска первой продукции завода, первого «изделия», которое был ни чем иным, как первая серийная советская авиационная атомная бомба РДС-4 (самая первая неподъемная атомная бомба имела аббревиатуру РДС-1, а первая водородная - РДС-6), в целях секретности она получила ласковое имя «Татьяна». Это та самая «кузькина мать», которой грозил Америке, колотя туфлей по трибуне ООН, Н.С.Хрущев. Этот факт у многих вызовет удивление: считалось, что все наше ядерное оружие делалось и делается в Арзамасе–16. Первоначально так и было, Но взрыв состава с обыкновенным тротилом на железнодорожной станции Арзамас заставил задуматься: в случае атомного взрыва в результате аварии или диверсии, взрывная волна докатится, все сметая на своем пути, в одну сторону до Москвы и перемахнет ее, а в другую – до Урала, пусть иностранные разведки считают, что все ядерное оружие по-прежнему производится в Арзамасе-16, и стали искать место для нового завода, которое отвечало бы сразу нескольким требованиям: было удалено от границ и в то же время было удалено от самых жизненно важных центров страны, но в то же время в относительной близости от крупных железнодорожных и автомобильных магистралей. Чтобы в целях сверхсекретности оно было спрятано подальше от посторонних глаз в глухой тайге, и не просто в тайге, а в глубокой горной котловине, чтобы, в случае аварии, мало ли что, ведь все делалось впервые, взрывная волна, ударившись в окружающие горы, ушла вверх. В результате было выбрано место в горной тайне недалеко от старинного южно–уральского города Юрюзань. И несколько раз менявший свое имя заводской поселок, а затем город в конце концов получил нынешнее название: Трехгорный, потому что лежит он в долине меж трех горных вершин: Завьялихи, Шуйды и Бархотины. В выборе места, для того времени, может, самого главного для страны завода, не исключено, сыграл факт, что будущий член Политбюро ЦК КПСС, а тогда министр химической промышленности СССР и заместитель Председателя Совета министров СССР, один из руководителей Атомного проекта М.Г.Первухин был уроженцем горно-таежной деревни Первухи под городом Юрюзанью. Любопытный факт из воспоминаний М.Г.Первухина: «Первоначально общее руководство Урановой проблемой осуществлял Молотов. Стиль его работы не удовлетворял Курчатова. И он этого не скрывал. С переходом Атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась. В течение 8 лет, до 53 года, практически до его ареста он отвечал за всю работу по Атомному проекту, придав ей необходимый размах и динамизм. Бесспорно, если бы во главе стоял Молотов, то трудно было бы рассчитывать на успех»

Первое появление будущего директора завода на месте будущего Трехгорного необходимо отнести к 1951 году. Сначала он с бывшим наркомом боеприпасов В.Л.Ванниковым делал облет Южного Урала на самолете, потом в составе группы с представителями военно-промышленной комиссии ЦК КПСС, КГБ, как будущий начальник строительства и директор будущего завода был направлен на Урал для выбора варианта привязки объекта к местности. Почти месяц группа объезжала на вездеходах в сопровождении местных властей район от Миасса в Челябинской области до села Месягутово в Башкирии.

Каждый из трех вариантов привязки имел свои достоинства и недостатки, свои плюсы и минусы. Один вариант был неудобен тем, что требовал прокладки железной дороги большой протяженности. Это затянуло бы срок пуска завода в строй. Другой вариант вызывал опасение в нехватке промышленной и питьевой воды в засушливые голы. Третий вариант, хотя и имел естественную природную защиту и был достаточно удален от крупных промышленных центров, но не располагал даже сносными в какой-то мере проезжими дорогами. К тому же в этой местности выпадало рекордное количество осадков, местные жители называли ее «гнилым углом» Южного Урала. Зато первозданность природы, чистота водоемов, обилие зелени, богатство даров природы компенсировали оторванность от цивилизации. Однако и в этом случае вырисовывался ряд неудобств в будущем в части ухудшения условий взаимной кооперации, снабжения, получения квалифицированных кадров. Но над всеми довлела необходимость как можно глубже в Уральские горы запрятать важный объект. Объект прятался. А в это время американские и советские специалисты-ракетчики работали над созданием космических кораблей. И недалеко был тот день, когда с космических лабораторий можно будет сфотографировать любой мелкий предмет, находящийся на земле.

Но приказ всесильного Л.П.Берии – непременно спрятать объект в горах никто не отменял. И с эти приходилось считаться. Третий вариант прошел в жизнь. А будущий город ядерщиков, как считают специалисты, много потерял. Не говоря уже о том, что сама горно-таежная местность в силу особых географических условий. по статистике Челябинского облздрава характеризовалась самой низкой продолжительностью жизни в регионе.

Город Трехгорный только недавно появился га географических картах, до того он был засекречен, и за пятьдесят с немногим лет своего существования много раз менял свое название. Вот только некоторые из его «имена»: п\я Г-4146, п\я 17, склад №933 Главгорстроя СССР, «хозяйство Володина», Златоуст–20, Златоуст– 36, хотя от истинного Златоуста он находится в 100 километрах. Город Трехгорный по–прежнему входит в систему закрытых городов России. Мне скажут: ну и что, что он закрыт, со спутников сейчас все можно увидеть. Все, да не все. Над ним накинут своеобразный космический зонт, и, например, спутниковые навигаторы показывают на месте Трехгорного мутное размазанное пятно. Я родился недалеко от этого, до последнего времени почти виртуального города, в нем жили некоторые мои дальние родственники, но, выезжая оттуда в отпуск, а некоторые имели право на выезд только через пять или даже десять лет, они молчали как рыбы, да и, надо сказать, они сами мало что знали, рабочий одного цеха не имел право зайти в соседний цех, и большинство рабочих понятия не имело о конечном выпускаемом продукте, и единственное, что мы знали, что они живут и работают в «запретке», и единственным адресом этого почти виртуального города был номер почтового ящика, который тоже менялся, и я даже думать не думал, что почти рядом с моим селом, недалеко от легендарной горы Иремель, куется ядерный щит России, тогда еще Советского Союза.

На зов Аксаковского фонда откликнулись самые верные его друзья. Чувствуя особую ответственность, ведь без преувеличения можно сказать, что люди, живущие в этом городе, так или иначе связаны с производством «изделий», благодаря которым была предотвращена третья мировая война, эти «изделия», ставшие результатом неимоверного, бесспорно, героического труда тысяч людей, заставили образумиться многих «друзей» России. Загадочность поездке придавала процедура оформления документов на въезд в город, данные паспортов были затребованы заранее для проверки, нас неоднократно предупредили, что недопустимы никакая ошибки, вплоть до не там поставленной запятой. Потому как власть ген. директора Приборостроительного завода распространяется только на заводское производство, а охрану завода, города, предотвращение утечки секретной информации, иначе говоря, режим, осуществляет другая не подвластная ему структура, у которой свои железные правила, с подчиненной ей воинской частью.

Не доехав до г. Юрюзани, автобус с напряженной федеральной трассы А-5 свернул вправо на асфальтовый проселок и оказался единственным транспортным средством, бегущим по нему. Впереди перед нами над горными увалами возвышался огромный серебряный шар, который наиболее впечатлительные и грезящие встречей с инопланетянами, принимают за «летающую тарелку», я уже знал, что это водонапорная башня Трехгорного. Через десяток километров моих спутников несколько насторожил первый КПП, но через него мы проехали беспрепятственно, казалось, никого на нем не было, шлагбаум перед нами поднялся автоматически, но через сотню метров впереди появился щит: «Иностранцам проезд запрещен», а за ним – бетонные надолбы антитеррора, и еще через километр мы подъехали к одному из городских КПП, который представлял собой коридор из автомобильных и пешеходных шлюзов. Нам предложили выйти из автобуса, сдать паспорта и ждать под внимательным присмотром сразу нескольких вооруженных пистолетами солдат. Мои спутники хоть и ожидали нечто подобное, но все равно несколько растерянно рассматривали расходящиеся от КПП в обе стороны несколько рядов колючей проволоки, между двумя внутренними рядами тянулась классическая мелко вспаханная пограничная полоса, какие раньше были на границах СССР, и вдоль ее справа к КПП приближался пограничный наряд из четырех солдат в полном боевом облачении и не с короткими уже привычными нам милицейскими автоматами-пукалками, а с тяжелыми армейскими «калашами». Нас по одному начинают вызывать, все вроде бы идет нормально, но паспорт Татьяны Мамедовой вдруг откладывают в сторону, при этом что-то кому-то говорят по телефону, и мы не просто зависаем на КПП, и нам объявляют, что у Татьяны в паспорте временная прописка, а с временной пропиской въезд в Трехгорный категорически запрещен. Пришлось звонить генеральному директору завода. Наконец минут через двадцать загорается зеленый огонек, и Татьяне предлагается подойти. Облегченный вздох: ей отдают паспорт, а она проходит сквозь пропускной шлюз…

- А назад-то вы меня выпустите? – вдруг останавливается она. Я оставила с няней маленькую дочь

- Ну раз осталась маленькая дочка, то выпустим, - улыбнулся дежурный офицер.

Темпы строительства завода в будущем Трехгорном были фантастическими. Объяснялось это тем, что уже в 1945 году, не успела закончиться Вторая мировая война и солдаты-победители союзных армий, ни о чем не подозревая, еще продолжали брататься на линиях разграничения зон влияния в поверженной Германии, как комитет начальников штабов США уже рекомендовал не просто ускорить атомные исследования и производство атомных бомб, а настаивал на желательности нанесения атомных ударов по Советскому Союзу. Были намечены 20 советских городов для атомной бомбардировки. И уже в ноябре 1945 года под его давлением США приняли на вооружение доктрину «первого удара» против СССР. В директиве Совета национальной безопасности под №20/4, утвержденной президентом США, 23 ноября 1947 года были окончательно определены цели атомной войны. В течение 30 дней должно быть сброшено 133 атомных бомбы уже не на 20, а на 77 городов СССР, в том числе на Москву – 7 бомб. Руководитель Матхэттенского проекта генерал Гровс в 1945 году заявил конгрессу США, что Советскому Союзу для обладания атомным оружием понадобится 15-20 лет. Ученые сходились (Ферми, Оппенгеймер) на меньшем сроке - 10 годах. Перед нашими учеными и производственниками была поставлена практически невыполнимая задача: в обескровленной стране с разрушенной войной промышленностью сократить срок создания ядерного оружия до 5 лет. И эта невыполнимая задача была выполнена – за 4 года! Уже в 1951 году в закрытом городе Арзамас-16 была изготовлены первые авиационные атомные бомбы. Спустя 40 лет генеральный конструктор первого «изделия» (РДС-1) Юлий Харитон напишет: «Только очень сильный духом народ после невероятных тяжелых испытаний мог сделать совершенно из ряда выходящее. Полуголодная страна за считанные годы разработала и внедрила новейшие технологии, наладила производство урана, сверхчистого плутония, тяжелой воды». Но нужен был завод по серийному выпуску как этих, так и будущих разработок ядерного оружия. Сразу по нескольким соображениям после рассмотрения нескольких вариантов местом будущего завода выбрали точку юго-западнее южно-уральского г.Юрюзани.

Темпы строительства действительно были фантастическими. 24 января 1952 года председатель Совета Министров СССР И.В.Сталин подписал Постановление по строительству на Южном Урале завода №933 по производству ядерных боеприпасов, И уже к 1 августа 1955 на заводе были изготовлены две авиационные ядерные бомбы РДС-4 с конспиративным ласковым названием «Татьяна». И уже в следующем, 1956 году, было освоено производство ядерных боеголовок межконтинентальных баллистических ракет. Это все стоило неимоверного труда десятков тысяч людей, в том числе заключенных. В апреле 1952 года в район строительства в глухую уральскую тайгу прибыл первый батальон военных строителей, на которых ложился основной груз будущей гигантской стройки, два трактора, 10 автомашин, 10 лошадей, В 10 часов 15 минут воинский эшелон до 35 теплушек прибыл на станцию Красная горка. В середине состава был пассажирский вагон. Из него вышли капитан Глеб Григорьевич Амосов, подполковник Черноморченко (инициалы установить не удалось) и некто в гражданском: В.А.Шаманов. Начались хлопоты по обустройству на ДОКе прибывающего контингента и по подготовке материалов для строительства бараков для заключенных, которые с интервалом в 2-3 дня стали прибывать на станцию. Заключенных сразу уводили в места дислокации лагерей. Первым организовали лагерь особого режима у каменного карьера, затем появились другие лагеря в тех районах, где сейчас расположена автобаза городского автохозяйства, очистные сооружения, теплица и объект Дальний.

Курировал строительство лично Лаврентий Павлович Берия, ответственный за Атомный проект страны. Среди старшего поколения трехгорцев до сих пор ходят легенды о его посещении места будущего завода, в том числе и о его интересе к местным красавицам, и теперь уже не разберешь, где правда, где – вымысел. Да, как и все подобные объекты в стране Советов, завод и город строили, по крайние меры рыли котлованы под фундаменты и возводили стены, кроме стройбатовцев, тысячи заключенных, причем (в целях той же секретности) со сроком заключения не менее 15 лет, преимущественно же с максимальным тогда сроком - в 25 лет.

Даже я застал эти тюремные этапы с решетками и колючей проволокой на окнах железнодорожные вагонов. Уже будучи уфимским студентом-первокурсником, приезжая к родителям в город Юрюзань, куда они были вынуждены переселиться от великой нужды в расхваливаемое ныне левыми либералами хрущевское лихолетье, ударившее по российскому крестьянству, пожалуй, не в меньшей степени, чем раскулачивание в 30-е годы, на станции Вязовой я не раз бывал свидетелем жутковатой разгрузки этих вагонов. У прижатой к горам рекой Юрюзань железнодорожной станции не было места для тупиков, и эшелоны с заключенными разгружали прямо с первого пассажирского пути, оцепив привокзальную площадь вооруженными автоматами солдатами с рвущимися с поводков собаками. Зрелище это было не из легких даже по тому времени, скольким человеческим трагедиям были немыми свидетелями будущие завод и город. Людей не жалели: ни заключенных, ни вольных.

Но чтобы не стать озлобленно жестокими к тому времени, нужно помнить, что поджимали сроки, президентом США Эйзенхауэром была подписана доктрина: в случае любого конфликта с СССР применять ядерное оружие, нужно было во что бы ни стало успеть, догнать Америку в обладании ядерным оружием. И не надо забывать, что Америка никогда не была и не будет нашим другом, всякие уступки ей, будь то горбачевские или ельцинские, попытки лобызаться по-братски, а на самом деле по-лакейски, обертывались для нас бедой, и ныне мы, обласканные посулами, не впадаем ли в очередную эйфорию, складывается впечатление, что наши вожди не понимают или делают вид, что не понимают, что в Америке все решают не в Абама, не Буш, а те тайные силы, которые за ними стоят, а у них одна мечта: уничтожить Россию. Нужно было успеть. И потому отдельные человеческие жизни были не в счет.

В конце апреля 1952 года на место будущих завода и города пришел первый эшелон со строителями, и уже 7 мая будущий директор Приборостроительного завода (так скромно из соображений конспирации назвали завод) Константин Арсеньевич Володин, бывший выпускник Ленинградской военно-технической академии, что любопытно – ружейно-пулеметного отделения, бывший директор первого отечественного завода по производству ядерного оружия. №3 в г.Арзамас-16, аскет, получивший за свою честность и суровость два прозвища: «Хозяин» и «Дед», - только такой человек мог поднять людей на этот, несомненно, не только трудовой подвиг, - будущий почетный гражданин города, а его неказистый обшарпанный письменный стол из ДСП, который, как бесценная реликвия хранится в заводском музее, подписал приказ №1: «С сего числа приступил к исполнению своих обязанностей на месте».

Писать о Константине Арсеньевиче Володине не входило в мои планы. Прежде всего, по той простой причине, что еще вчера я совершенно ничего не знал о нем, кроме того, что он был первым директором завода и что его имя носит одна из улиц, теперь уж не самых главных Трехгорного. Но, знакомясь с историей строительства завода, с историей создания в кратчайший срок ядерного щита России, я понял, что не имею права умолчать об этом человеке, более того, я посчитал своим долгом хотя бы коротко рассказать о нем, потому, что его имя в силу не столько прежней секретности, (рассекречены сейчас все имена людей, так или иначе связанных с Атомным проектом), сколько в силу случайных и неслучайных обстоятельств, в том числе и его характера, оказалось забытым, кроме узкого круга людей, причастных к созданию отечественного ядерного оружия, а их все меньше и меньше. Пишут и говорят о Курчатове, Харитоне, о советских легендарных разведчиках, добывших американские атомные секреты, а имя Володина даже не упоминается, практически ничего нет о нем даже в книге писателя Владимира Губарева «Атомная бомба», а он сыграл в создании ядерного щита России, бесспорно, не меньшую роль. Когда встал вопрос о строительстве в кратчайший срок первого завода по производству ядерного оружия в специально закрытом для этого городе Арзмас-16, не случайно выбор пал на него, а вопрос решался на самом высоком уровне. Как и не случайно выбор пал снова на него, когда встал вопрос о строительстве в столь же кратчайший срок завода серийного выпуска ядерного оружия на Урале. Фигура Константина Арсеньевич Володина поистине трагична. Он относился к тому типу людей сталинской закваски, положивших жизнь без остатка служению Родине и всю жизнь проживших на острие бритвы. Ошибись что, не выполни в намеченный фантастический срок задание, наглядным примером тому, что с ним могло стать, были тысячи заключенных, которых он видел на строительстве завода каждый день и знал, что многие из них получили высшую меру по простому навету. Потому, жесткий и порой даже жестокий в своих решениях, он во многих случаях помогал заключенным, отбывающим срок по 58 статье, насколько это было в его силах. За его спиной, кроме всего прочего, постоянно незримо стояли два, расстрелянных один за другим, директора Подольского патронного завода, после которых он в 1940 году принял завод.

Родился Константин Арсеньевич Володин 27 мая 1901 года в д. Енотаевка Астраханской губернии в рабочей семье. С семи лет батрачил у рыботорговца. Отрочество прошло на рыбных промыслах: грузчиком, матросом. Грамоту осваивал, как позже писал в автобиографии, между палубой и берегом. В 1919 году был призван в Красную Армию. И всю оставшуюся жизнь или служил в армии или работал на армию. Командир взвода, после краткосрочных курсов - начальник химической службы полка. В 1932 году поступил в Ленинградскую военно-техническую академию на артиллерийский факультет, на пулеметно-ружейное отделение.

В 1938 году он уже - гл инженер патронного завода №17 в Подольске. В1940 стал его директором. Он принял завод в сложное время, когда могли запросто арестовать и расстрелять за малейшую оплошность или просто по навету. До него, как я уже писал, были арестованы и расстреляны, как враги народа, два директора.

По воспоминаниям сослуживцев, Володин никому не позволял унижать собственное достоинство. Однажды присутствовал на Коллегии у наркома вооружений Д.Ф.Устинова. Тот распекал директоров заводов за разные погрешности. Директора, опустив газа, слушали и молчали. И только Володин поднял голову и высказал наркому свое мнение: «Мы – производственники, и приехали сюда за разрешением производственных вопросов, а не слушать два часа ваши нотации. Если работа не по плечу, от нее надо отказаться». Кому? Тем, кого распекали? Или тому, кто распекал? Вопрос повис в напряженной тишине. Володин встал и вышел из кабинета наркома. Говорят, что Устинов не простил ему такого вольнодумств до конца жизни.

В войну Константин Арсеньевич возглавлял, ставил на ноги несколько оборонных заводов на Урале, в Ульяновске. За обеспечение фронта боеприпасами в 1943 году награжден Орденом трудового Красного Знамени, в 1944 году - орденом Боевого Красного Знамени м и медалью «За оборону Москвы». В 1945 году получил высшую награду страны - орден Ленина.

Будучи главным инженером особого конструкторского бюро, в 1945 году был командирован в Польшу, Чехословакию, Германию – для оценки и вывоза особо ценного промышленного оборудования с немецких военных заводов в качестве компенсации военных потерь.

Б.Л.Ванников, бывший в войну наркомом вооружений и боеприпасов в 1945 году возглавил ПГУ (Первое Главное Управление) при Свете Министров СССР, которое стало заниматься новой сверхсекретной урановой проблемой. Ванников хорошо знал Володина, который бы директором или главным инженером основных патронных заводов страны, и ценил его. Иначе бы не пригласил его в свое сверхсекретное ведомство, в котором предстояло решать производственные задач с тысячами неизвестных. Это произошло в декабре 1948 года, уже после того, как Володин еще 2, 5 года снова проработал директором Подольского патронного завода. 17 декабря 1948 года инженер-подполковник Володин был прикомандирован к Первому Главному Управлению при Совмине СССР директором строящегося завода №3 в Арзамасе-16. Именно здесь должны были производиться первые ядерные бомбы. Завод входил в структуру КБ-11, научным руководителем которого был Ю. Б..Харитон, зам ген. конструктора - В.Н.Алферов, который сыграет неприглядную роль в дальнейшей судьбе К.А.Володина. Именно под началом Володина в декабре 1951 года завод выпустил первые отечественные атомные бомбы.

Вот как описывает строительство завода и выпуск первых атомных бомб один из будущих, после К.А.Володина, директоров завода №3 М.Г.Григорьев:

«Работать приходилось в невероятно сложных условиях, с колоссальным напряжением ума и сил, не зная ни сна, ни покоя, не уходя с производства по 10-12 часов в сутки. Не хватало квалифицированных кадров, много было нерешенных технических и организационных вопросов, не было жилья для работников. Нельзя забыть ту беззаветную преданность делу, которую проявили рабочие и технические руководители в годы строительства и пуска предприятия. Именно в этот период коллектив решал наиболее трудные задачи по созданию и освоению серийных технологических процессов, подобных которым не было в отечественной промышленности. Коллектив рабочих, инженерно-технических работников сохранил память в своих сердцах о первых директорах: Володине Константине Арсеньевиче, Бессарабенко Алексее Константиновиче, Дубицком Валентине Викентьевиче…»

В мае 1951 за освоение производства атомных бомб К.А. Володин награжден орденом Трудового Красного Знамени, ему присваивается звание: инженер-полковник. Именно в это период между Володиным и Алферовым окончательно испортились отношения, по этой причине, возможно, Володин за производство первых атомных бомб представлен был, в отличие от других, не к самой главной правительственной награде. Володин, по характеру ответственный и волевой не мог терпеть бестактно опекающего его руководителя. Не зря же после так называемого разоблачения культа личности Сталина Алферов публично каялся на партийном собрании в своей излишней жестокости и бестактности к свои подчиненным. А Володин не терпел никакой бестактности.

Он еще практически не закончил строительства завода №3, на котором проработал всего полтора года в самый ответственейший для завода период, как уже летом 1951 года участвует в выборе площадки на Южном Урале для нового завода – серийного производства ядерных боеприпасов. С одной стороны это, безусловно, ответственнейшее задание, выполнить которое, по мнению, в том числе руководства страны, мог только он, и в тоже время, возможно, таким образом ему помогает Б.Л. Ванников – уйти от бестактного контроля Алферова в уральскую тайгу. Но от «опеки» Алферова он не мог избавиться и там. 23 февраля 1952 приказом по ПГУ Володин был назначен всего лишь зам. директора союзного завода №933 по общим вопросом и неофициально исполняющим обязанности директора завода. Так в унизительной должности и.о.директора он проработал более трех лет - в самое трудное для завода время.

Володин, по воспоминаниям заводчан, был с подчиненными строг и порой даже жесток. Мог в 24 часа выселить из города неугодных ему людей. Мог за ночь заселить работниками завода жилой дом, чтобы опередить строителей, претендующих на это жилье. Был крут в наказаниях. Но в тоже время мог взять под крыло и спасти от жестокой статьи совершивших оплошность и попавших под бдительное око КГБ своих сотрудников

Вспоминает один из ветеранов завода Юрий Васильевич Беляев, в биографии которого 195 цех, 14. 72 отделы, а что это такое – для непосвященных по-прежнему за семи замками:

«Человек военный, обязательный, прибывший на объект из мест рождения первой отечественной атомной бомбы, имеющий большой опыт руководителя, Константин Арсеньевич Володин был исключительно требователен к себе, к подчиненным. Обладал редкой памятью

Редчайшее трудолюбие, настойчивость совмещались в нем с аскетическим образом жизни и неуступчивостью характера. Болтали в министерстве злые языки, что и направлен-то он был директорствовать на Урал, что не ужились в одной берлоге два медведя. И главного-то инженера он не подбирал себе – навязали сверху, без согласования с ним. Домыслы были всякие. Но одно коллектив завода вскоре понял: в характере директора не замечалось ловкого подхода к начальству. Редкий месяц обходился ему без взыскания выше. Но то, что при Володине завод не занимал призовых мест в соревновании и не получал премий, вовсе не говорило о том, что руководимы им коллектив работал слабо… Положение Володина в министерстве было напряженным, после ссоры в Приволжской конторе его направили открывать объект в тайге на Урале. А его недруга сделали начальником Первого Главного Управления. И очень длительное время Володин был только исполняющим обязанности директора. Ему не прощались самые мелкие недоработки. Поэтому страдал и весь коллектив завода.

Авторитет директора завода в то время был велик. Горсовет и горисполком мало кто знал. Народный суд не избирался, существовал спецсуд, назначенный директором. Горкома партии тоже не было, был политотдел. Володин обладал практически неограниченной властью. Но жесткость в решениях заключалась не только в его характере, а прежде всего в сроках пуска завода, в безаппеляционных требованиях из Москвы, в напряженности международной обстановки.

Бывало, зайдет в магазин, легкое пальто, нараспашку, даже зимой, пройдет вдоль витрин и прилавка. Остановит покупателей, поговорит с ними. А потом идет к начальнику ОРСа. Разносы давал классические, но и снабжение в ту пору было отличным. Многие удивлялись поношенному костюму директора. Но мало кто знал об основной причине его неухоженности, первые пусковые годы Володин жил один. Семья продолжала жить в Подольске.

Фанатически убежденный в необходимости экономного расходования государственных средств, Володин в этом стремлении иногда впадал в крайности.

Однако время-то было особенное. Страна еще не оправилась в полной мере от военного лихолетья. Но уже велась «холодная» война. И острейщей необходимостью был скорейший пуск завода, дабы лишить монополии США на атомное оружие и создать атомный щит Родины. Этим стремлением и жил первый директор предприятия. Это же он постоянно внушал всем своим специалистам. Какой завод строится и какая продукция им будет выпускаться, знал очень узкий круг людей. Но основная масса трудящихся, видя и чувствуя обстановку закрытого города, верили, что строится что-то важное, и жила мыслью: значит, так надо! Терпеливо переносила все тяготы и неудобства предпускового периода. В этом отношении пример Володина в быту и на работе, его влияние на общий настрой, высочайший патриотизм и личная порядочность, ответственнейщая самоотдача – все это вместе взятое формировало коллектив завода»

Вспоминает М.И. Глухман, в то время бригадир комплексной бригады одного из цехов: «Были бессонные ночи, по целым неделям порой не выходили из цеха, спали по два часа в сутки. А ведь не война. Но как на войне. Люди до того уставали, что засыпали где придется, и, чтобы разбудить их, приходилось прибегать к пожарному шлангу. От такой работы ноги отекали, не влезали в обувь, приходилось вместо обуви привязывать к подошвам войлочные стельки и обматывать ноги портянками и в такой «модной» обуви трудиться. Все это хорошо помнят ветераны цеха. Начальнику цеха Г.И.Тихонову, чтобы быть в норме, приходилось по нескольку раз в ночь принимать холодный душ».

А вот несколько строчек из воспоминаний В.Н. Михайлова, будущего академика и министра атомной энергетики страны: «Остается только удивляться, как в разрушенной страшной войной стране была создана мощная атомная промышленность, которая и позволила сохранить мир на планете до нынешнего дня. Даже трудно вообразить, что могло бы случиться, если бы монополия на атомное оружие осталась у Америки. Тень взрывов Хиросимы и Нагасаки лежит на всем человечестве».

1952 - 1955 годы, от первого колышка на месте будущего завода до первой атомной бомбы – начало начал Трехгорного. Самый сложный и напряженный период в истории завода и его коллектива. Выпуск первой продукции, напряжение на заводе огромное. Прибывают все новые и новые люди, отдел кадров перегружен. В этом году было принято рекордное число работников за всю истории завода – 1097 человек. Бурным темпами идет строительство в городе и на заводе. По утрам огромные колонны заключенных под усиленной охраной с собаками серыми колоннами тянутся на место работы, а по вечерам обратно в свои лагеря. И только единицы из многих тысяч знают, что они строят.

Вспоминает Виктор Тихонович Малыхин, в будущем зам. директора по производству:

«Мы понимали, что попали работать на какой–то очень важный государственный объект. Немногие кое о чем догадывались, но о том, что конкретно будем выпускать на этом заводе, никто не знал и не догадывался. Пока в августе 1954 года на объект не приехал зам. министра среднего машиностроения Б.Л.Ванников. Нас, заводчан, связанных с изготовлением продукции, на тот момент было немного, человек 10–12. Собрались мы в кабинете Володина на первом этаже брусчатого дома. Ванников впервые нам открыто сказал: «Партия и правительство поручили вам изготавливать атомные и водородные бомбы. В 1955 году мы должны во что бы то ни стало пустить завод и изготовить первые бомбы». Честно говоря, мы были ошеломлены этим известием. Чего–чего, но этого мы никак не ожидали. На следующий день нас всех вызвал к себе, как мы считали, представитель Совета Министров на объекте по режиму, полковник А.Д.Рязанцев и сказал: «Зам. министра может себе позволить себе сказать что угодно, но если вы кому–нибудь расскажете о том, что он сказал, то получите по 25 лет тюрьмы».

Тысячи, десятки тысяч заключенных, строивших завод! В Трехгорном нет памятника создателям ядерного щита России, а я и безымянным заключенным, в неимоверных условиях строивших завод, поставил бы памятник в Трехгорном. Виноватые и безвинные, растратчики государственных средств и убийцы, они по-своему искупили свою вину перед Родиной, их роль велика в создании ядерного щита России. Хотя памятником им сам завод, только теперь не все об этом знают: стерты с лица земли их лагеря, пулеметные вышки и бараки, стерты с лица земли их могилы…

Я снова обращаюсь к воспоминаниям Юрия Васильевича Беляева, относящимся к первым месяцам строительства завода:

«На месте будущих цехов слева и справа от нынешнего центрального проезда были забиты колышки. И только на левой стороне, с дальнего от проходной края, начиналось рытье котлованов под 106 и 109 здания. Весь этот участок был обтянут колючей проволокой с вышками по углам. А в зоне работали заключенные с солидными сроками отсидок. Правда, у них была льгота. Стимул для производительного труда. При выполнении нормы выработки на 115 процентов и выше им один день засчитывался за три. Механизации никакой: кирка и лопата. Ломами долбили котлован. Раствор месили вручную, кирпичи затаскивали на этажи на носилках. А так как заключенных было много, то строили очень быстро...

Как правило, «порядочные» заключенные (не уголовники) за несколько месяцев до освобождения расконвоировались, то есть ходили уже без охраны с правом выхода из рабочей зоны. В числе первых был расконвоирован Иван Миронович Кнышев, человек со светлой головой и золотыми руками. Он монтировал котельное оборудование в здании №401 и мог решить любой инженерный вопрос, связанный с транспортировкой и подъемом многотонных металлических конструкций на любую высоту при использовании простых подручных средств без специального подъемно-транспортного оборудования. Его все уважали и очень сожалели, что придется с ним расставаться после окончания срока. Очень уж толковый был работник. Срок его кончился, и он уехал из города. И вдруг через месяц возвращается. Оказалось, что жена не дождалась его и вышла замуж. Таким образом он остался и без семьи, и без квартиры, а родственников у него не было. Много хлопот у нас было, чтобы разрешить ему вновь заехать в город. Месяца два он жил в Василовке, а работал на наших объектах за городом. А потом с помощью Володина, а он знал Кнышева очень хорошо, ему дали разрешение на въезд в город и дали должность прораба на четвертом участке. Я с ним постоянно виделся, и у меня сложилось впечатление, что без его услуг, как инженера, мы просто не могли бы обойтись. Разлад с женой он очень сильно переживал, стал частенько выпивать. Потом женился на вдове шофера Сесина, и жизнь у него наладилась…

Когда мы стали молодоженами, пришлось обзаводиться мебелью. В хозяйственных магазинах Юрюзани было пусто и в нашем тоже. Выручали заключенные, с которыми мы общались на стройке. Они болезненно переживали разрыв с семьями. И к нам, вольнонаемным, относились доброжелательно, может быть, потому, что мы тоже были за колючей проволокой. Меня, например, именовали по отчеству. Узнали они как-то о том, что я собираюсь жениться. Нетрудно было понять, что обзаводиться нам нечем, и вот они без всякой просьбы моей сколотили кухонный стол и стол для гостиной – круглый, на трех ножках. Сделано было все добротно, а брать что-либо от заключенных по инструкции было запрещено. Они это знали. И каково было мое удивление, когда я однажды вернулся домой (жилье дали в брусчатом доме по ул. Островского и обнаружил кухонный и круглый столы и табуретки. Кто привез, как открыли квартиру, до сих пор не знаю, но сделали это, конечно, расконвоированные заключенные. На столе стояла банка с цветами и лист бумаги с поздравлением по случаю свадьбы. Кто-то настучал Володину, что заключенные сделали мне подарок к свадьбе. Он меня пробрал как следует и потребовал: «Верните все заключенным, это грубое нарушение режима». Но я в его голосе не почувствовал настойчивого требования, и я этого не сделал. Но все это было позже, по ослаблению режима…»

В первое же время все было иначе. Один из ветеранов Трехгорного в книге о Приборостроительном заводе пишет:

«В 1953 году в лагере была забастовка заключенных. Лагерное руководство было взято в заложники. Начальник лагеря Журавлев содержался в карцере на тех же условиях, что и он содержал там провинившихся заключенных. Заключенные удерживали свою власть в лагере 17 дней. Порядок поддерживали самостоятельно. Из Москвы приезжала специальная правительственная комиссия для расследования. Была стрельба с обеих сторон, но для устрашения. На определенных условиях заключенные сдались военным. После этого случая лагерное руководство была заменено, а часть заключенных пошла по этапу с добавленным сроком…»

Но другой ветеран завода, когда я спросил его об этом случае, первоначально сказал, что ничего не знает о нем, не слышал, когда же я прочитал ему выше процитированный отрывок из воспоминаний…., усмехнулся: «Ну, в книге на всякий случай смягчили. Когда стреляют с обеих сторон – это забастовка? Это всегда называлось иначе: восстание. И закончилось оно не так идиллически. Это, видимо, редакторы или партийные надсмотрщики над книгой подлакировали. Комиссия приехала. Для переговоров пригласили на лагерную площадь, а когда собрались, был дан приказ пулеметчикам на вышках. Стреляли перекрестным огнем не для устрашения, а на поражение… А оставшиеся в живых из руководства восстанием действительно пошли по этапу с добавленным сроком, потому как расстрел после войны, как высшая мера наказания, был отменен. Трупы сбросали в ложбину и землю над ними сравняли бульдозером. Пока я не вышел на пенсию, я каждый день ездил мимо этой братской могилы, если присмотреться, она до сих пор заметна. А одно из главных требований восставших было: чтобы охранные части МВД заменили частями Советской армии».

Все было, жестокое было время. Но что поразительно, в самом начале параллельно с крайне необходимой баней строили клуб, наверное, не он был нужен не в самую первую очередь. Еще не было жилья, жили скученно в бараках, но уже работала музыкальная школа. Строили в нарушение инструкций, думали о детях, о будущем.

Несмотря на огромный объем работ, который скрыть было нельзя, были приняты беспрецедентные меры секретности, чтобы завод, еще не начав работать, не был уничтожен, в том числе ядерной бомбардировкой. Это в полной мере удалось осуществить, если мои родственники, живущие в г. Юрюзани, в десятке километров от завода, до последнего времени не знали, что производится в «запретке». Моя дядя, Петр Филиппович Летанин, больше 30 лет преподавал электротехнику в «кузнице» кадров Трехгорного, в знаменитом юрюзанском ГПТУ-21, и до ухода а на пенсию, да что пенсия - да самого последнего дня, когда производство, наконец было рассекречно, и город официально появился на географических картах, не знал, что там производится. С утра до полудня он читал учащимся лекции, потом приходил автобус и увозил их в Трехгорный на практику, и на утро он не имел права спросить, что они там делали. «неужели даже не догадывался?». Спросил я. «Нет, я предполагал, что там делают ракеты». На первых порах целях секретности КГБ было сделано предписание рабочих набирать не ближе 50 километров. За пределы Челябинской области были выселены политически неблагонадежные люди. И на первых порах многие из тех, кто имел отношение непосредственно к производству ядерного оружия, в главном - свободе передвижения мало отличались от заключенных: многие годы они не имели права выезда из города, что уж там говорить о заграницах. Специалистов в будущий Трехгорный набирали со всей страны, как уже зарекомендовавших себя на прежнем месте работы, так и лучших выпускников вузов, сузов, профтехучилищ, как правило, до приезда в Трехгорный они даже не догадывались, где и в какой роли им придется работать. Воспоминания первостроителей завода, в которых они рассказывают, как они попадали на сверхсекретный объект, больше похожи а страницы шпионских боевиков. И события в них происходят как бы не в России, а где-то за ее пределами: пароли, явочные и конспиративные квартиры…

Вспоминает Анатолий Геннадьевич Когана, после окончания Ленинградского инженерно-строительного института получивший направление на будущий завод:

«Я приехал на будущий завод 10 августа 1952 года вместе с Арефьевым Юрием Ивановичем и Разиным Иваном Семеновичем. До этого конец июня и весь июль мы жили в Москве. Нас засекречивали, гоняя по явочным конспиративным квартирам, проверяли. На Урал мы ехали, согласно инструкции, в разных вагонах. Мы с Арефьевым – в плацкартном вагоне, Разин И.С. – в купейном, а директор Володин К.А. – в другой вагоне, где-то в начале состава. Мы были предупреждены о месте высадки из поезда, что за одну, две остановки к нам в вагон придет человек и скажет, когда выходить. И вот в Кропачево зашел человек небольшого роста, как мы потом узнали, Гусев А.В. и сказал, что нам на этой остановке выходить. Все это сказал шепотом, чтобы никто не слышал. Билеты наши у проводника он взял сам, чтобы не оставлять следа. Мы были ошарашены, быстро покидали студенческие одеяния в деревянные чемоданы и спрыгнули на перрон. Через две-три минуты опять подошел этот человек и сказал, чтобы мы быстро садились в этот же поезд и ехали дальше до особого его указания… На станции Вязовая появился тот же Гусев и помог нести вещи директору Володину к машине. Затем Володин, Разин и Гусев уехали, сказав нам, чтобы мы сидели и ждали, за нами придет машина вторым рейсом через один-два часа.

Мы с Юрой без продуктов питания сели на чемоданы и стали ждать, делясь впечатлениями и воспоминаниями моментов, где мы нарушили инструкции. Через два часа приехал за нами «Козел» ГАЗ-67 и повез нас, как оказалось, в город Юрюзань. У речки между Вязовой и Юрюзанью водитель остановил машину, чтобы долить воды в систему охлаждения, она у него закипела. Ехали молча, у ручья разговорились с шофером, на что по инструкции не имели права. Но инструкцию нарушил он. Первый заговорил и предложил купить у него часы. Находясь под накачкой инструкций, не сговариваясь, мы с Юрой оба отказались, про себя подумав: «провоцирует нас».

Приехали мы на центральную улицу Юрюзани. Гусев отвел нас в комнату, где не было ничего, кроме одного стула, и сказал: «Из квартиры не выходить, чтобы вас никто не видел. Я за вами приеду, когда получу указание, что с вами делать дальше». И уехал. Мы с Юрой просидели еще три часа, в комнату вошли двое: водитель и высокий, загорелый симпатичный мужчина (как потом стало известно, помощник директора завода по кадрам Никитин Виктор Иванович). Поздоровались, затем он стал нас инструктировать: «Сейчас я вас поведу в столовую, накормлю, а оттуда отвезу на квартиру, где будете жить. Выходить отсюда по одному, водитель первый, держать дистанцию друг от друга в 100 метров, в столовую зайти по одному, садиться за разные столы, друг в другом не разговаривать, делать вид, что незнакомы. Так дошли до столовой (пельменной, что напротив клуба, бывшей церкви), слюни текли при ароматном запахе пельменей. Наелись, как говорят, от пуза, и опять же в том же порядке по одному с дистанцией в 100 метров двинулись на квартиру по ул. Кричная. Там на месте получили указание: отдохнуть, привести себя в порядок, и на следующий день водитель Новиков утром повез нас к хозяину…»

Вспоминает И.С.Кузьмин, в будущем заместитель главного технолога завода:

«В 1954 году, за несколько месяцев до защиты дипломного проекта нас, студентов Московского энергетического института, вызвали в комиссию по распределению. Председатель комиссии очень коротко задал несколько вопросов:

- Комсомольцы?

Мы ответили утвердительно.

- Любите ли вы свою Родину?

Мы ответили утвердительно.

- Желаете ли работать на благо Родины там, куда она вас пошлет?

Мы ответили утвердительно

После этого с пафосом в голосе он сказал, что нам оказано высокое доверие, и мы направляемся работать в почтовый ящик №590.

- Возражений нет?

Возражений, разумеется, не было.

- Какие вопросы?

Я осмелился спросить, где находится это предприятие.

Председатель ответил лаконично и многозначительно:

- На территории Советского Союза».

Из воспоминаний В. Т. Малыхина, будущего директора завода по производству:

«После института я работал на Миасском напилочном заводе. Был активным общественником, со мной беседовал первый секретарь Челябинского обкома ВЛКСМ Петр Решетов. Он предложил мне возглавить комсомольскую организацию в Златоусте. Я дал согласие. 17 апреля 1953 года меня вызвал директор завода Вахминцев и подал телеграмму с текстом: «По решению обкома КПСС Малыхина Виктора Тихоновича рассчитать в 24 часа и направить в распоряжение Златоустовского горкома КПСС».

Я срочно уволился и 19 апреля прибыл в Златоуст в надежде, что здесь буду работать на комсомольской работе. Когда зашел к секретарю горкома партии и показал ему телеграмму, он сказал, что это не к нему, а нужно пройти в соседнюю комнату. Там меня принял, как я потом узнал, помощник Володина по кадрам В.И.Никитин. «Вы заполняли анкету?» – спросил он. «Да, заполнял», – ответил я. «Тогда поехали». «Куда?». «Потом узнаете», – ответил он. Приехали мы на ж.д. вокзал, сели в поезд. Я снова спросил: «Куда мы едем?» «Куда приедем, туда и приедем», – ответил он, не желая вступать в разговор. Ночью приехали на ст. Вязовая. «Здесь нам сходить», – сказал Никитин. Сошли на перрон. Нас ждал ГАЗ–67. Ночь, темень непроглядная, дождь, слякоть и очень плохая дорога. «Куда мы едем?»– снова спросил я. «Приедем, узнаешь». Еле–еле добрались до какого–то населенного пункта, как впоследствии я узнал – Юрюзань. Поехали дальше. Доехали до шлагбаума, никакой колючки не было, деревянная будка и три строительных солдата.

Проехали несколько темных бараков и подъехали к единственному брусчатому дому. Поднялись на второй этаж. В комнате стояли две четыре койки.

– Вот эта койка твоя. Здесь будешь жить. И не расстраивайся, работа будет по специальности на очень хорошем заводе.

Утром Никитин повел меня, как он сказал к «Хозяину». «Хозяин» принял меня в форме полковника. Он побеседовал со мной и предложил должность зам. начальника цеха 106. Но поскольку на месте цеха были только забиты первые колышки, «хозяин» вызвал меня 21 апреля и сказал:

– Вот тебе первое задание. Завтра в 12.00 по московскому времени позвони мне сюда из Ленинграда, получишь дополнительные инструкции.

Я был ошарашен. Как можно было за сутки попасть в Ленинград. Но делать было нечего.

Я очень здорово намыкался, но все–таки добрался до Ленинграда и позвонил с Главпочтамта около 15 часов по Москве, с опозданием на 3 часа. Володин отчитал меня за опоздание со звонком и дал задание найти в гостинице «Европейская» главного технолога Тарасова и выполнить его задание…»

Вспоминает А.К.Дерюшев, будущий начальник конструкторского бюро:

«Свердловск. 1954 год, закончен Уральский политехнический институт. При распределении получаем аванс в 1000 рублей, справку о назначении в организацию «Москва. п/я №590» Получили мы и устную установку (боже упаси, какие либо записи), пришлось зазубрить: «Выйти на Казанском вокзале в сторону Комсомольской площади, повернуть налево за угол, миновать булочную, еще раз повернуть налево, зайти в подъезд перед дощатым забором и там, войдя в телефонную будку и доложить о прибытии, назвав свою фамилию, имя отчество»

В Москве нас поселили на Шабаловке, предложили отдохнуть пока, подкинув денег Многое тогда успели посмотреть в столице. Помню, как полдня простояли в километровой очереди у стадиона «Динамо», охраняемой конной милицией, на матч «Торпедо» – «Спартак». Приз лучшего игрока в том матче получил Эдуард Стрельцов.

Через некоторое время нас стали приглашать в управление на Спартаковской улице. Поехали мы туда вдвоем с Мишей Чернышевым. Там дали установку, которую разрешили записать почему–то только мне: «Купите билеты до Челябинска, но сойти на ст. Кропачево, найти второй железнодорожный дом и обратиться к Голубевой.

На поезд я чуть не опоздал, Разразилась сильнейшая гроза, и трамваи встали. … Поезд уже отходит. Собрав последние силы, все же догоняю. Бросаю вещи в тамбур последнего вагона и, мокрый от пота, цепляюсь за поручни. Между тем Михаил Чернышев едет полный тревог. Он же не знает явки, которую доверили только мне. Он уже решает ехать до Челябинска и там обратиться в КГБ. Там должны знать все. А заодно сообщить о моем исчезновении. А вдруг меня захватила вражеская разведка. Хотя, что из меня можно выудить, мы еще ничего не знаем. Только к Раменскому я добрался до своего вагона и нашел и успокоил Михаила…»

Напряженная работа на оборонных заводах в войну, секретные заграничные командировки, отсутствие отпусков, строительство ядерных заводов, секретность, связанная с ними, привели к тому, что Константин Арсеньевич Володин потерял связь с родными.

Читаю воспоминания его бывшего водителя Дмитрия Гавриловича Бюрюкова: «Служил я в строительной части в Челябинске-40, строили химкобинат «Маяк». И вот в начале 1952 года отобрали из нас, солдат, самых добросовестных, в основном комсомольцев, и сформировали новый батальон, погрузили с техникой на платформы и отправили в путь. Ехали ночь, куда ехали, никто не знал… Через некоторое время мне предложили возить будущего директора завода Володина Константина Арсеньевича. И возил я его с февраля 1954 года до февраля 1963-го - 9 лет. И вот, помню, приехал к нему первый раз на «Победе». Вначале он присматривался ко мне, а я – к нему, а потом уже стали понимать друг друга с полуслова. Несмотря на мою молодость, мне было 25 лет, а ему 53 года, он называл меня солидно по имени отчеству: «Дмитрий Гаврилович…»

Последние строки возбудили во мне волнение. Сами по себе в отдельности слова «Победа» и «Гаврилович» ничего для меня не значили, я пробежал по ним машинально, но соединенные вместе, заставили меня внутренне вздрогнуть: «Неужели?» До конца еще не осознавая, в чем дело, я продолжал читать воспоминания личного шофера и повторял про себя: “Победа»… «Гаврилович…»:

«…Дорог в то время не было, а ездить нужно, и ездили каждый день, и много ездили по строительным объектам, по всему Катав-Ивановскому району. Володин любил во всем аккуратность и точность. Едем, например, в Катав-Ивановск, он сидит и рассуждает, сможем ли туда вовремя доехать. А я был молодой, рискованный. Тем более, директора возил, опаздывать ему нельзя было. И мы с ним на «Победе» не ехали, а летели по всем колдобинам. И всегда приезжали вовремя. Когда подъезжали, он всегда хвалил меня: «Молодец! Вовремя успели!» Бывало, выйдет из заводоуправления и говорит: «В Вязовую, срочно к поезду!» А до прихода поезда осталось полчаса, а дороги какие. И приходилось лихачить, но успевали.

Володин не был ни охотником, ни рыбаком. Но любил природу и любил изучать близлежащую округу. Единственный выходной он посвящал любимому занятию. Ехали мы с ним в Тюлюк, в Александровку, Минку… Он изучал край. Ко всему присматривался. Во все вникал. Смотрел, кто и как закладывает новые деревянные дома в селах, которые мы проезжали, радовался им…»

Неужели? Не может быть! Неужели это был он? Но эти два слова: «Победа» и «Гаврилович», соединенные вместе! К тому же, в то время не было ни одной «Победы» вокруг!

Получалось, что тогда, больше полувека назад, именно Константин Арсеньевич Володин меня, десятилетнего мальчишку, прокатил по родным Михайловке и Малоязу, вызывая впоследствии зависть у остальных мальчишек, на диковинной тогда «Победе». Это, без преувеличения, было равносильно тому, как бы прокатиться с Гагариным в космическом корабле. Это событие так ярко врезалось в мою память, как одно из ярких событий послевоенного полуголодного детства, о нем в наших мальчишеских кругах потом долго говорили, что я до сих пор в деталях помню его, хотя плохо помню или совсем не помню события более позднего времени, например, учебы в последних классах средней школы, и мне неловко перед своими одноклассниками и особенно учителями, что не всех их помню, меня порой подозревают в гордости, а это последствия тяжелой контузии, сопровождающейся амнезией (частичной потерей памяти). А я все гадал в музее завода Трехгорного, плохо вслушиваясь в рассказ начальника цеха, выполняющего роль экскурсовода, откуда мне так знакомо это суровое лицо на фотографии - первого директора завода К.А. Володина? Как сейчас помню: возвращались мы с двоюродным братишкой из школы, но не улицей, а низами вдоль Озера, так называлась у нас в деревне старица Юрюзани, теперь она снова превратилась в основное русло, и вдруг увидели на крутом берегу за маслозаводом сверкающий лимузин. Чувство, которое мы испытали тогда, трудно описать, наверное, такое мы испытали бы сейчас при встрече с летающей тарелкой. Мы, пораженные, осторожно подошли к нему и стали рассматривать со всех сторон, боясь дотронуться до блестящих его частей. Мы так увлеклись, что не заметили, двух поднявшихся от реки мужчин: молодого, невысокого и пожилого, высокого, грузного, с суровым и даже жестким лицом. Мы готовы были бежать, как пожилой остановил нас: «Из школы идете? Или, наоборот, в школу?» Как сейчас помню его слова: «Ну что, Гаврилович, прокатим ребят?» «А чего ж не прокатить, конечно, прокатим!» «Залезайте, - приказал пожилой, с виду суровый, - покажете нам, где у вас тут районные власти». Вечером отец, пришедший с работы, удивленно спросил: «А как ты к этому мужику в «Победу» попал?» и говорит матери: «Зуфар из райисполкома останавливает меня: «Подъезжает к райисполкому «Победа», я первый раз в жизни ее вижу, только в газетах читал, а из нее Мишка твой важно вылезает». «А кто он такой? - спросила мать. - Тут уж все уши прожужжали про эту машину». « Назвался заместителем директора ГПТУ в Юрюзани. Открывать там собираются. Агитировал, чтобы выпускников средней школы туда направляли. А наш Абдрахманов его спрашивает: «А каким специальностям там будут учить?» «Разным: электрика, слесаря, токаря». «А к нам выпускники возвращаться будут?» «Мы же берем их на полное государственное обеспечение, в расчете, что они будут работать на уральских заводах, в том числе на Юрюзанском, где будут делать: холодильники, другую бытовую технику». «Тогда какой нам резон агитировать, если они к нам возвращаться не будут? У нас и так половина выпускников в высшие учебные заведения уезжает, и не возвращается, хоть школу закрывай, в поле, на ферме работать некому. Радоваться бы надо вашему предложению: на полном государственном обеспечении, кто бы не послал своего ребенка, когда послевоенная голодуха, но кто-то и вас кормить должен. Я полагаю, нам свое ПТУ, сельскохозяйственное, чего бы то ни стоило, кровь из носу, со временем создавать надо, Может, поможете?» «Может, со временем и поможем». Спрашивал и о возможности поставки сельхозпродукции в их ГПТУ. Только не похож он на заместителя директора ГПТУ, вон на какой машине приехал, у нас первый секретарь райкома и председатель райисполкома на лошадях ездят. Я думаю из «запретки» он, Иван Томилин в Юрюзань ездил, хотел до Александровки насчет леса проехать, да видимо, дороги перепутал. Наткнулся на колючую проволоку. Задержали. Долго расспрашивали, куда да зачем. Чуть ноги унес».

Читая дальше воспоминания личного водителя К.А.Володина, «Гавриловича», я отчетливо видел перед собой грузного, сурового с виду, пожилого для нас, десятилетних, мужчину, от которого мы было бросились бежать, но который остановил нас и весело сказал своему молодому водителю: «Ну что, Гаврилович, прокатим ребят?..»:

«…Работал он много. Рабочий день заканчивался порой и в 12 часов ночи. А то и позднее. Много сил и времени он отдавал развитию совхоза «Лесной» Много раз ездили в Катав-Ивавновск. чтобы получить землю, в Челябинск ездили по этому вопросу… Я не знал случая, чтобы он уставал, был он человеком душевным и человеком приказа и слова. Кто к нему не обращался, он всегда внимательно выслушивал и говорил: «Да, помогу», или «Подожди, решим». И самое главное, он никогда не забывал, что обещал. Он не знал, что такое болезни, он никогда не болел. Или делал вид, что не болел. Иной раз скажет: «Гаврилович, привези мне какое-нибудь лекарство». И все. И вот наступил август 1955 года - наконец-то выпуск первой продукции, когда завод начал работать на программу. Но это время не было для Володина, в отличие от многих, торжественным. Для него оно стало еще более напряженным по длительности дня. Все чаще рабочий день заканчивался после 12 часов ночи.

Он любил скромность и ограничивал себя во всем. По-своему он был несчастный человек. Специфика работы оторвал его от родных. И вот, когда завод в какой-то мере встал на ноги, он впервые за многие годы собрался на родину. Видимо, наверху ему это разрешили: не надолго оставить завод.

Вот на волне такой романтики и отправились м с Володиным вдвоем, на «Победе» в 1959 году в отпуск до родины Володина в Крым и обратно. Надо отметить, что Володин хорошо ориентировался в крупных городах, которые мы проезжали, как будто он тут жил. Может быть, это интуиция градостроения. Но когда мы поехали в Астрахань и поехали в деревню, где он родился, память ему изменила. Подъехали и уперлись в Волгу. Он говорит, что она должна быть слева, а она почему-то справа от нас. Это, наверное, был эффект переворачивания реальной местности, который случается у людей, которые посещают родные места много лет спустя. В родных местах Володин не был 30 лет. Вечером мы уперлись в Волгу, дороги дальше не было. Пришлось заночевать. А утром по берегу Волги едет ЗИС-5, и от шофера мы узнали, что нужно ехать по воде по берегу километра полтора. А потом снова пойдет нормальная дорога. Я подготовил «Победу», снял ремень вентилятора, солидолом замазал отверстия в двигателе и удачно проехал этот участок дороги.

Приехали в деревню, подъехали к дому, где Володин родился. Встретил нас мужчина. Володин вышел из машины. Стоят и смотрят друг на друга. Володин первым говорит: «Ну, что, брат, не узнаешь меня?» «Костя, ты?» И начали обниматься, целоваться. « А я смотрю – едет машина, ну, думаю, какой-нибудь директор едет» - говорит брат. А потом, опомнившись, говорит: «Дай мне машину на 15 минут». И мы поехали и привезли отличной рыбки на закуску. И вот брат по дороге рассказал, что Володин не был на родине 30 лет. Как он жил и где жил, не знал. И даже думал, что его нет в живых. Так как дошли слухи, что в войну или после войны Володин участвовал в уничтожении какого-то секретного оружия в Германии, и в целях секретности его якобы тоже уничтожили. Побыли мы там несколько дней. Помню, как Константин Арсеньевич говорит: «»Ну, что, Гаврилович, дадим брату денег на новый дом?» А я говорю: «Конечно, дадим, тем более, что деньги-то не мои, а ваши». Домик у брата был еще тот, в котором родился Константин Арсеньевич в 1901 году, а этот разговор был уже в 1959 году. И Константин Арсеньевич дал брату денег на строительство нового дома. Встретился Володин здесь и с двумя своими сестрами… Затем мы поехали в Крым, затем были в Севастополе, Сталинграде, Пятигорске, Краснодаре… Заехали в Ульяновск, здесь жила сестра Константина Арсеньевича. Она рассказала, что во время войны, в 1944 году, работала на заводе и однажды в местной газете читает, что награжден директор ихнего завода – К.А.Володин. Она подумала: «Не брат ли это мой, Костя, давно о нем ничего не слышала». На другой день пошла в приемную к директору. Секретарша ее не пропускает: «Директор сегодня никого не принимает».Но все же она изловчилась, когда секретарша отвлеклась, и в прямом смысле влетела в кабинет. И точно: за директорским столом сидит брат – Костя». Сколько было слез от радости и обиды за то, что он не искал ее. А она нашла его…»

Как я уже говорил, в целях секретности заводской поселок, а потом город несколько раз менял название, И надо сказать, что знаменитый разведывательный полет Пауэрса над Уралом осуществлялся из-за этого завода, основным его заданием было – во что бы то ни стало пролететь в районе этого таинственного объекта. Кстати, Пауэрса могли сбить в районе Трехгорного, даже на подлете к нему, но был дан приказ средствам ПВО, как и самому городу, затаиться: ну, бараки и бараки в лесу, раз вокруг них нет средств ПВО, значит, ничего важного там нет. И уже только после Трехгорного был дан другой приказ: уничтожить во что бы то ни стало.

А режим секретности стал еще жестче. Вспоминает А. Якимов, слесарь-сборщик:

«Совершил я по молодости ЧП на производстве. Такое, что судьбу мне решил сам директор Володин. А было так. Работал уже бригадиром. У меня был личный сейф, в котором я хранил документы и мелкие секретные детали от узлов «изделия». Однажды я этот строгий порядок нарушил. Для подъема «изделия» с поддона контейнера на подставку в центральной части нужно было снять крышку, ввернуть «продуктовый» винт, а на его место завернуть рым-болт. Секретную крышку и винт по спешке вместо сейфа я положил в карман халата. Дело было в конце смены, был, кажется, месяц март, уже пригревало. Но снег еще лежал. Я так и побежал в тапочках и в халате по тропинке к зданию 206, где была раздевалка и снимали спецодежду. Про детали в кармане я забыл. Около тропинки к зданию 206 между соснами была закреплена перекладина, на которой мы соревновались в подтягивании, а кое-кто и крутил колесо. И надо же, именно в этот момент мне загорелось пару раз крутнуться на этой перекладине

Наутро на «центральную» нужно подавать крышку на сборку узла, а двух секретных деталей нет. Мгновенно вспомнил, хвать за карман, а там пусто! Догадался, побежал к перекладине, нет деталей. Своими силами и силами своего цеха найти детали не удалось. Привлекли к поиску работников 26-го цеха и службу дозиметрии. Целую неделю снег на тропинке между зданиями 201 и и206 длиною около 150 метров просеивали через решето и нашли только крышку. Затем привезли большой бак с вентилем, подвели горячий пар. Снег на тропинке собирали и в баке топили. Но злополучный «продуктовый» винт найти так и не удалось. Поиски были прекращены. Меня спасла найденная крышка – поверили, что я действительно потерял деталь на заводе, а не унес за проходную. Режимные службы (КГБ) спустили дело на усмотрение директора. Дали мне строгача и лишили премии, чему я был очень рад. Могло быть куда хуже. За время поисков, различных допросов с пристрастием, из-за переживаний я потерял килограммов пять. Об этом случае долго говорил весь завод».

А я помню, как вовремя летних каникул встретил в лесу недалеко от г. Юрюзани цепь солдат, буквально плечо к плечу, офицер долго расспрашивал меня, как я тут оказался, не встречал ли кого, показывал фотографию. Только через много лет я узнал: тогда в выходные дни пропал один из инженеров завода, обладающий сверхсекретной информацией. Обычные поиски ни к чему не привели, в район Трехгорного были переброшены крупные воинские части, началась войсковая операция. Поиски ни к чему не привели, версии были такие: бежал с этой секретной информацией, или выкрали. Только где-то через месяц кто-то из рыбаков наткнулся совсем недалеко от города на его труп: разгоряченный, с крутого берега нырнул в омут, а там оказался железный штырь то ли от старой плотины, то ли еще от чего.

Степень секретности была такова, что однажды на испытательном полигоне, куда постоянно выезжали сотрудники завода для испытания перед сдачей в войска своих «изделий», к неисправной боеголовке не допустили даже С.П.Королева. Вспоминает один из ветеранов завода (поступил на завод в 1955 году), И. С. Кузьмин, послужной список которого: инженер КИПиА, инженер– технолог, начальник участка, начальный сборочной бригады, начальник отдела специального конструкторского бюро, начальник цеха, заместитель главного технолога завода :

«Запуски ракет производились регулярно в зависимости от погодных условий. В начале осени примерно раз в 10 дней. На нескольких пусках присутствовал С.П.Королев. Особенно мне запомнились два запуска. По регламенту мы должны были за 5 мнут до пуска прямо на страте в хвостовой части ракеты производить электрические измерения. Измерения производили сотрудники нашего ОТК с представителем заказчика. От нас представителем заказчика был П.И.Плахов, а от ОТК А.Ф. Бгакина (Виноградова). Общее руководство и контроль на стартовой площадке осуществлял из бункера через перископ Королев. Была объявлена получасовая готовность, и к ракете пошли наши представители. Сергей Павлович увидел их в перископ и через микрофон через динамик громким голосом спросил: «Кто пустил эту рыжую женщину на старт!?№ Шура, как ни в чем не бывало, проделала всю необходимую работу, доложила, что вес в пределах нормы. Сергей Павлович спросил нас: «У вас все такие?». Мы ответили, конечно: «Да!»

Еще на одном памятном пуске стартовая команда сломала стыковочный штепсельный разъем на нашей боеголовке. Поломка незначительная – выкрошилось несколько кв.мм. изолятора разъема. По техническим условиям, однако, с таким дефектом пуск не разрешается. Я доложил об этом Королеву, сказал, что замена разъема на полигоне невозможна. Он спросил о возможности использования боеголовки с таким дефектом. Я ответил, что необходима перепроверка электрических цепей, связанных с этим разъемом, условия стартовой площадки не позволяют проделать эту работу. Необходимо головную часть везти в сборочный зал, перепроверить и после этого принимать решение. И на эту работу потребуется часов десять. Королев отложил пуск. Через несколько часов мы выполнили эту работу и пошли в гостиницу. Выдавая ключи от номера, дежурная сообщила, что несколько минут назад звонил начальник караула Морозов, охранявший наше рабочее помещение. Я позвонил ему. Он сказал, что подъехал какой-то Королев и требует пустить его в помещение.

Замечу, что по существовашим тогда режимным требованиям запрещалось посещение помещений сборки без разрешения руководства министерства. Потому мы Королева не пустили. Он сильно рассердился и уехал. Буквально через час позвонил из Москвы начальник Главка Алфеов и, как мне показалось, не говорил, а рычал, выговаривая за то, что мы не пустили к себе Королева. Я ответил, что действовал строго по утвержденной им же, Алферовым, инструкции, Он бросил трубку. Через некоторое время позвонил Королев и спросил, что будем решать с боеголовкой. Мы уже пред этим посоветовались с Плаховым (результаты проверки были положительными) , и я ответил что полетный лист я, как представитель завода, а Плахов, как военпред, подписали. Запу к и работа боеголовки по всей траектории прошли успешно».

Неприятности были и другого рода. Из воспоминаний А.Ф.Шамсутдинова, инженера-технолога: «В 1962 году на Кубу направили «изделия» нашего завода. Об этом знал весь мир, кроме нашего народа. Но наши изделия были спроектированы и изготовлены для хранения и эксплуатации в условиях России, а Куба экваториальная страна с жарким и влажным климатом. Ее климатические условия совершенно не соответствовали техническим условиям эксплуатации «изделий». Правда. американцы скоро вынудили нас вывезти ракеты с ядерными боеголовками с Кубы, однако это не сняло проблему. Они вернулись с изъяном, в чем обвили нас, заводчан, хотя это была вина разработчиков. Впрочем, их вины не было. Никто не собирался хранить ракеты в условиях Кубы».

Но есть в истории Трехгорного случаи, которые вспоминаются с улыбкой, они стали своего рода легендами. Рассказывает Анатолий Геннадьевич Коган: «Сроки ввода котельной были жесткие. Цех строили заключенные, а спецработы вели вольнонаемные из «Главспецмонтажа» Главка. Как оказалось, не очень добросовестно.

Мы готовились к пуску котельной. В 1954 году впервые разрешили набирать рабочих из местного населения. И вот устроился к нам в цех зольщиком местный Беляев, который стал доставлять хлопоты тем, что забирался на металлическую дымовую трубу высотой 60 метров по наружным скобам, вставал на кромку трубы и кричал все, что ему задумается. Его ругали, наказывали, а он все равно снова лез, выполняя свой цирковой номер.

Однажды приходит ко мне в кабинет и говорит, что дымовая труба прохудилась и падает. Я не поверил. Спустя несколько дней неугомонный зольшик принес мне в кабинет скобу от лестницы из верхней части трубы и сообщил, что она там уж не держится, а в трубе имеются просветы. Верхняя часть трубы, в 20 метров, качается от ветра. Я доложил Володину об этом.

Вскоре после этого подул сильный ветер. Мне доложили, что верхняя часть трубы под угрозой падения. Падение возможно в сторону зоны заключенных, где работало 40 человек. Я распорядился немедленно вывести из зоны заключенных дал телеграмму о немедленном прибытии представителей Главка в связи с аварийной обстановкой. Прибыло человек 15. В том числе из КГБ, а также зам начальника Главка Г.П.Андреев. Показали качающуюся трубу. Они постояли, посмотрели, сказали мне, чтобы я не паниковал и пошли к автобусу, чтобы уезжать. Вдруг бежит кто-то из рабочих и кричит, что труба падает. Все вновь пошли смотреть на трубу. Она несколько раз качнулась и упала на территорию зоны заключенных. Все пошли в кабинет и составили акт о падении трубы, об износе металла. Таким образом был засвидетельствован факт падения трубы не по вине обслуживающего персонала. Не будь циркач Беляев так бдителен, я мог бы попасть под суд.

Была весна. Остаток отопительного сезона доработали с остатком трубы в 40 метров. К следующему отопительному сезону была выполнена надежная труба, которая стоит и до сих пор. С разрешения директора завода из упавшей части трубы были изготовлены металлические гаражи. Они, по-видимому, стоят и сейчас.

История с падением трубы в министерстве и за его пределами превратилась в байку. Как, мол, один начальник цеха вычислил время падения трубы и собрал комиссию к этому часу. Я ее слышал в Главке не один раз, но уже без фамилии и места, где это случилось»

 

Вторая легенда тоже с его слов:

«Первые дороги строили и с гравийные и с бетонным покрытием. Общий километраж сдаваемых в эксплуатацию дорог в год доходил до 100–120 км. Руководил строительством дорог начальник специального дорожного участка майор Н.Н.Фомин, по прозвищу Академик. Он закончил военную академию и часто об этом любил напоминать.

Фомин был необыкновенно виртуозным человеком. Очень рискованным, и, несмотря на промахи, всегда выходил сухим из воды. Можно было у него многому и поучиться. У Фомина было до десятка специализированных, хорошо оснащенных техникой бригад.

Однажды приехал ко мне майор Виноградов (КГБ) и сообщил, что по их каналам поступило сообщение, что в деревне Медвежьей произведен взрыв, в результате чего пострадали 15 домов. В домах выбиты стекла и развалены печи. Необходимо срочно разобраться на месте. Как главный инженер управления строительства я отвечал за выдачу взрывчатки дорожникам и за взрывные работы.

Случай, серьезней не придумаешь. Выехали мы с тремя представителями Челябинского КГБ. Поехали в сторону Бакала, виляя по лесным дорогам. И так ползли более четырех часов, от одной базовой стоянки до другой.

Сам Фомин нас на дороге не встретил. Изрядно уставшие, мы подъехали к Медвежьей. Каждый ожидал увидеть массовые разрушения. Подъехали к первому дому. С крыльца сошел небольшого роста, лысенький, с седой стриженой бородкой дед, в руках на рушнике каравай хлеба. Теплый почти торжественный прием.

Старший кэгэбист спросил, туда ли мы приехали. Что–то не похоже, чтобы здесь что–либо было разрушено. Наш проводник подтвердил, что это деревня Медвежья. Тогда старший предложил ехать дальше, здесь, наверное, свадьба. Поехали к следующему дому, та же картина. Такой же дед стоит с хлебом на рушнике. Выйдя из машины мы, не сговорившись, оглянулись, подумав, как быстро дедушка перебежал от первого дома ко второму. Но убедились, что у первого дома дед стоит на том же месте. Решили ехать дальше. У третьего дома все вышли из машин. Здесь нас встречала с хлебом на рушнике симпатичная бабуля. Это нас заставило поверить, что мы не в сказке. Подходим к дому, старший из КГБ говорит: «Что, здесь вся деревня в свадьбах?». Навстречу, кланяясь и семеня, спешит бабуля с хлебом и причитает: «Дорогие наши гости, милости просим, отведайте хлеба, проходите в дом, будьте нашими гостями, заждались мы вас. Вторые сутки ждем». Такие вот пироги!

Тут вот и объявляется Фомин. Улыбается. Со всеми поздоровался за руку. Затем отозвал в сторону начальника управления А.Г.Дмитриенко и что–то ему сказал. Кэгебещники между тем в дом заходить не спешат. А все осматриваются по сторонам. Где же разрушения? Сели в машину и на медленном ходу с открытой дверцей поехали по улице и осмотрели все дома, прежде всего, стекла. А они во всех домах были целыми и невредимыми. Возвратились к нам. Хозяйка дома снова запричитала: «Заходите в дом, дорогие гости, угощайтесь!»

Старший из КГБ задал бабуле вопрос: «У вас в деревне ничего не случилось?» Бабуля ответила: «Нет, ничего, вот вас поджидаем, сказали, к нам едут большие гости, встречайте, вот мы и встречаем». Ей опять вопросы наводящие: «Может, у вас дома были разрушены?» «Нет, у нас в деревне все дома целые». Ей вопрос напрямую, слышала ли о взрыве поблизости. «Нет, ничего не слышала». И опять стала нараспев приглашать в дом.

Внешний вид домов был необыкновенно праздничным и какой–то неестественный. Часть домов покрыта тесом и окрашена в синий цвет. Поручни, полы на крыльце свежевыкрашенны в желто–оранжевый цвет. На других домах красочно раскрашена обналичка, фронтоны. Все это говорило либо о высокой культуре содержания домов и материальном достатке жителей деревни, либо о строгом и хорошем хозяине, в чем ведении находится это лесной кордон смолокуров.

Войдя в дом, мы оказались в довольно просторной комнате, посредине которой стоял стол, накрытый скатертью. А на столе чего только не было – медвежатина, лосятина, рыба жареная, рыба отварная, грибочки и ягода. На середине стола стояла посудина, которую наше поколение еще помнило от родителей, называемая «четверть», с жидкостью. Нетрудно догадаться, с какой.

Нас настиг запах свежей масляной краски, который держится в только что отремонтированной квартире. Бабуля снова запела: «Дорогие гости, откушайте с дороги. Примите, сколько требует душа первача. Тут и Академик, как хозяин, стал приглашать к столу. В искусстве уговаривания ему не было равных. Гости наотрез отказались пить. Старший, самый полный и солидный, за всех сказал спасибо: «Мы при исполнении обязанностей». Кэгэбешники опять вышли и пошли по домам выведывать и расспрашивать. Фокин неотступно их сопровождал. О чем и как он с ними говорил, мы не знали. Но когда они вернулись, то все сели за стол.

Голодные, уставшие, все ели с аппетитом. Академик подливал в граненые стаканы жидкость из четверти. Затем брагу. Через два часа все были сыты и во хмелю. Старший даже занемог. Гостеприимные хозяева перенесли его в машину. Положили на заднее сиденье. И вскоре мы тронулись в обратный путь

Прижатый к стене неопровержимыми доказательствами, Фомин все нам рассказал. А его рабочие много месяцев спустя дорассказали все детали случившегося. Бригада встретила на трассе дроги валун диаметров в 5 метров, и Фокин принял решение взорвать его. Рабочие предупредили, что камень относится к особо крепким породам. На его дробление потребуется много взрывчатки, и это опасно для ближайшей деревни Медвежьей. И вообще на это нужно особое разрешение.

Но Фомин не был бы Фоминым, если бы согласился с этими предупреждениями. Он велел пробурить несколько шурфов, заложил в них весь имеющийся у него в запасе тол и ранул. В результате во всех домах Медвежьей были выбиты стекла, полетели печные трубы и кое-что еще. Фомин поначалу струхнул. Но быстро пришел в себя. Он осмотрел содеянное. Понял, чем ему это грозит, и пришел к выводу, что все нужно срочно восстановить. От нас все скрыть. Но кто–то по линии лесничества доложил куда надо. Дальше, как в испорченном телефоне. Все стало обрастать слухами до Челябинска. И оттуда приехали представители КГБ разбираться и наказывать.

Но Фомин успел замести следы содеянного. По аварийной тревоге собрал сюда рабочих всех участков, объяснил им случившееся и приступил к восстановительным работам. Сколотил бригады печников, плотников, стекольщиков, маляров, снабженцев. И начался аврал.

Надо отдать должное, доставить кирпич, раствор, краски, инструменты, людей за сотни километров до деревни и за девять дней произвести ремонт 15 домов – это своего рода подвиг, и Фомин его совершил. Теперь судите сами, что мы с ним должны были сделать. Человеческих жертв не было. Дома отремонтированы. Жители деревни ему благодарны и в знак благодарности не подвели перед комиссией. Фомин, конечно. получил взыскание и с него высчитали материальные затраты на ремонт домов. Но и только. Другой на его месте, конечно же, загремел по этапу по статье. У КГБ на этот счет строго».

Особую страницу в судьбе Трехгорного занимает Чернобыльская трагедия. В первые же часы беды в ядерное пекло были направлены лучшие специалисты завода по радиационной безопасности, на заводе были срочно сконструированы и изготовлены тысячи индивидуальных дозиметров, с которыми работали ликвидаторы аварии, благодаря только этому были спасены многие сотни человеческих жизней. Чернобыльская катастрофа, нечего скрывать, увеличила количество могил на кладбище Трехгорного 

Не для красного словца писалось и говорилось: Урал - становой хребет страны! Так было на самом деле, начиная с XVIII века, здесь ковалось оружие России. Из поколения в поколение гордились этим. И именно уральские рабочие династии наиболее других экономически и нравственно пострадали во время так называемой перестройки. Моя родная деревня Михайловка, мой родной Малояз были окружены «запретками», мы тоже чувствовали себя причастными к тому, что там делалось, и гордились этим. Ночью у нас часто на юге над горами полыхало небо и что-то грохотало, летом это можно было принять за грозу, порой за грозу и принимали, но гроза не могла греметь в течение почти всей ночи, не приближаясь, не удаляясь, а на одном месте, по слухам, это под городом Усть-Катавом испытывали ракетные артиллерийские установки, а для конспирации Усть-Катавский завод выпускал трамваи. А во время Великой Отечественной войны в Усть-Катаве испытывали танковые пушки, боевыми снарядами и болванками стреляли в скалу прямо рядом с железной дорогой, у моего родственника, тогда тринадцатилетнего испытателя оружия, взрослые мужики были на фронте, задремавшего от усталости, оторвало замком затвора пушки часть ладони. Ныне, проезжая по железной дороге, люди не догадываются, что испещренная скала – это следы тех военных испытаний. Неплохо было бы, если бы на скале появилась мемориальная доска.

Поговаривали, что в «запретках» живут как при коммунизме, или почти как при коммунизме. От «запреток» и нам, живущим «при развитом социализме», правда, того еще без человеческого лица, которое обещал подарить нам небезызвестный артист разговорного жанра М.С.Горбачев, что-то перепадало: бомбы – бомбами, а у торговых организаций закрытых городов был свой план, и его нужно было выполнять, а чтобы получить премиальные в конце квартала или года, их нужно было перевыполнять, и в г. Юрюзани и в окрестных деревнях этого времени ждали как манны небесной. Пусть очень редко, но порой и до нашего Малояза добирались промтоварные и продовольственные автолавки, и мы тогда впервые узнали вкус апельсинов и мандаринов, венгерского консервированного горошка, болгарских соков, теперь мы все это снова забыли, правда, уже по другой причине: заманенная сладкими халявными посулами–пряниками в капкан Евросоюза Болгария теперь сама ест турецкие помидоры. Страна заботилась о «запретках». Но когда обрушились на Россию тяжелые перестроечные времена, положение российского люда в «запретках» стало покруче, чем во всей стране, заводы «запреток» были градообразующими, и кроме оружия там ничего не делали. А в Трехгорном, может, стало круче, чем в других «запретках», потому как, чтобы выжить, продавая оружие направо и налево, всем, в том числе и фашистам и коммунистам, только не своей армии, мы еще не докатились до того, чтобы продавать на сторону ядерное оружие. Оно и спасло страну от окончательного развала и откровенного военного вторжения, под предлогом контроля за нашим ядерным арсеналом. Это реальность была очевидной, потому как врагам России, как во вне, так и внутри, а внутренние были пострашнее, сейчас многие из них немного притихли и хорошо устроились во всевозможных бизнес - и даже правительственных структурах, и главный удар был нанесен по этим закрытым городам. И если рабочие и инженеры других оборонных заводов не закрытых городов теперь промышляли как соловьи-разбойники торговлей или извозом на федеральной трассе М-5, которая теперь называлась не иначе, как Дорога Смерти (до сих пор торговые «лас-вегасы» процветают в Челябинской области около городов Аши, Сима, Кропачево), то жители Трехгорного и этого не могли себе позволить, закрытый режим не был снят, и вчера гордящиеся своей закрытостью, они вдруг стали на положении заключенных

И именно в эту тяжелую пору город стал называться Трехгорным. 23 августа 1993 года глава администрации города Лубенец Н.А. подписал постановление о переименовании города Златоуст-36 в город Трехгорный. О том тяжелом времени говорят страшные цифры статистики: в 1993 году в городе бракосочеталось 196 пар, а развелось 212, дети еще рождались, но число родившихся уже догоняло число умерших. 5 июня 1994 года на праздновании 40-летия города были объявлены новые Почетные граждане города, а 11 августа на городской профсоюзной конференции по коллективному договору на первое полугодие 1994 года было В.н.дано согласие дирекции завода на переход работы завода на 3-дневную неделю. А 15 августа началось массовое увольнение пенсионеров по сокращению штатов с правом получения в течение 6 месяцев пособия по среднемесячному заработку. А уже 27 октября на городской площади состоялся митинг протеста против ухудшения жизни трудящихся завода, города, в нем приняло около 3 тысяч человек, то есть каждый десятый. 3 ноября рабочие наконец- то получили зарплату за август и сентябрь: 14-15 ноября на завод должен был приехать министр атомной энергетики В.Н.Михайлов, и, если бы рабочие перед его приездом не получили зарплату, лучше бы ему не появляться в городе.

А у КПП города неиствовали «народные избранники» разных уровней, вплоть до депутатов Госдумы, размахивали мандатами, не секрет, что некоторые из них зарплату получали не только в России, доверчивый российский народ, не имея опыта, избирал чаще всего всплывший на перекатах народной судьбы мусор, а то и откровенное дерьмо (впрочем, в этом смысле мало что изменилось), тут же крутились всевозможные борцы за права человека и правозащитники, требовали немедленно открыть город и рассекретить производство завода. Порой привозили с собой явных сотрудников иностранных спецслужб, пытались силой прорваться через КПП, дело чуть не доходило до предупредительных выстрелов в воздух.

Головы некоторых челябинских супердемократов того времени были нечто вроде помойного ведра, многим из них, впрочем, не только в Челябинске, было место в психиатрических клиниках или даже на «зоне». Видимо, в Челябинске не было памятника пламенному революционеру Феликсу Дзержинскому, а так хотелось не отстать от московских демократов, так они приравняли с Феликсу Дзержинскому отца советской атомной бомбы Игоря Курчатова и носились с идеей снести памятник ему: мол де его заслуги в создании отечественной атомной бомбы сомнительны, к тому же не пригодилась она (?!), столько денег на нее ухлопали, а теперь и тем более не нужна, нет у нас больше внешних врагов, а Трехгорный по-прежнему имеет всякие льготы, жирует, спрятавшись за колючей проволокой от нищего народа, сидя на шее областного и федерального бюджета. Тогдашнему главе администрации Трехгорного Н.А.Лубенцу пришлось в газете «Челябинский рабочий», которая давно уже выражала интересы далеко не рабочих, униженно объяснять, что ни у кого они на шее не сидят, несмотря на то, что зарплату, как и многие в стране, получают с большими перебоями, за все эти годы ни разу не сорвали государственный план, постоянно идет отгрузка новейших «изделий», в том числе в военно–космические войска, об этом хорошо знают в ЦРУ и предупреждают своих супердемократов не делать неосторожных поползновений по отношению к вроде бы совсем разваленной России, что она еще может так огрызнуться, что мало не покажется. Что касается мнимой жировки, чтобы выдавать хоть иногда зарплату, доходили до того, что оформляли в банке в залог даже здание городской администрации. Что касается льготных налогов, то трехгорцы не только платят все налоги, более того, если бы их льготную модель налоговых платежей распространили на всю страну, то значительно возросли бы бюджеты как федеральные, так и региональные, многие предприятия и бизнесмены ушли бы от вынужденных серых схем.

Тогда корреспондент подъехал с другой стороны, вполне с позиций бывшего ведомства незабвенного Лаврентия Берия:

- Довольно неожиданно то, что закрытый город, который ранее откровенно сторонился всего зарубежного, теперь обнаружил склонность к сотрудничеству с зарубежными фирмами.

Н.А.Лубенцу и тут пришлось «давать показания»:

- Да, научно-технический потенциал города требует равного сотрудничества. Один из примеров – современное высокотехнологичное предприятие АО «РОН-Телеком», созданное в сотрудничестве с мировым лидером в области разработки и производства средств телекоммуникации Northtrn Telekom… Подобных предприятий в России нет. Расчет на российские аналоги отбросил бы нас назад, обрекая на отставание от мировых достижений. Все это имеет самое прямое отношение к конверсии, к чему нас постоянно призывают. При этом мы никаких секретов никому не выдаем, хотя бы потому, что АО «РОН–Телеком» – самостоятельное предприятие, не связанное с Приборостроительным заводом.

Не самые лучшие времена завод и город переживают и сейчас. Как я уже говорил, большинство оборонных заводов ныне выживают, укрепляя обороноспособность других государств, порой потенциальных наших противников. Но мы, повторяю, еще, к счастью, не докатились до того, чтобы продавать ядерное оружие, потому у Трехгорного нет спасительных иностранных заказов, как, например, у уфимских моторостроителей. Нам по-прежнему твердят, что нам больше никто не угрожает, прежние уступки Америке нас, кажется, ничему не научили: в свое время, наслушавшись ласковых обещаний, наши вожди уничтожили легендарную межконтинентальную ракету СС-20, которую за рубежом в страхе называли «Сатаной», а Америка в ответ ничего не уничтожила из своего ракетно-ядерного потенциала. Хотя, конечно, в принципе не должно вообще существовать такого производства, и жители Трехгорного мечтают об этом времени и ищут заводу новые, сугубо мирные задачи. И глубоко символично, что наряду с производством ядерного оружия здесь налажено уникальное производство покрытий церковных куполов из специальных сплавов, которые до этого применялись только в космической и ядерной промышленности.

Производственного объединения «Конверсия» было организовано в 1992 году: военное производство в то время резко сокращалось, и участок специального покрытия «изделий» оставался без работы. Встал вопрос о его закрытии. Начальник лаборатории покрытий в службе главного технолога С.Ипатов предложил попробовать создать хозрасчетный участок. Предусматривалось на первых порах покрытие изделий из пластмасс, часов, ложек. Это, конечно, не спасало Трехгорный, но с чего-то нужно было начинать. А потом пришла идея - покрытия специальным составом церковных куполов. Первая отечественная атомная бомба была создана в Сарове, обители преподобного Серафима Саровского. Некоторые полагают, что это было осквернение святых мест. Но, может, не случайно Господь определил или попустил местом создания первой отечественной атомной бомбы, без преувеличения, спасшей Россию от уничтожения, а весь мир - от Третьей мировой войны, именно в Сарове? И, может, в свою очередь Трехгорный, город, серийно производящий все ядерное оружие России, должен вложить в посильную лепту в дело духовного возрождения России? Пришло время трудного возрождения Церкви, прежде всего духовного – на духовном пустыре. Но и экономического, мы знаем, как трудно встают храмы, и долгое время они стоят без куполов и колоколов, и мы можем своей уникальной в то же время сравнительно недорогой технологией помочь этому делу, делу возрождения России. Сначала в Трехгорном скрупулезно изучили старую, дореволюционную технологию покрытия церковных куполов. Раньше купола покрывали или просто медью или медью с золотом. Через десять-пятнадцать лет их было нужно обновлять. Трехгорцы предложили современнейшую технологию на основе ноноплазменного покрытия нитридом титана в ваакумных установках» практически любых материалов, в том числе и нержавеющей стали.

Трехгорцы предложли несколько вариантов «золочения» куполов храмов. Просто нитридом титана – это долговечнее. Золотом – насыщеннее по цвету, в темноте светится ярче, но дороже, а также комбинацией нитрида титана с золотом. Мы гарантировали относительную дешевизну и долговечность покрытия, в зависимости от вариантов, от 50 до 100 лет.

Экзаменом стал по Храм Христа Спасителя в Москве Его купола а покрыты по особой технологии, какой нет нигде в мире: первый слой – нитрид титана, второй – тонкая пленка золота.. Но трехгорцы предложили и уникальный вариант покрытия кровли храма. В связи с этим пришлось решить немало проблем. Было предложено 8 вариантов специальных покрытий, архитекторы остановились на одном - под старую медь..

Но тяга к художественному производству, к прекрасному жила на заводе, можно сказать, изначально. Еще в самом начале своего существования наряду с производством ядерного оружия на заводе осваивали, к примеру, производство уникального художественного Каслинского чугунного литья, как бы предвидя, что сам Каслинский завод в «перестройку» попадет в руки бандитов, в конце концов, несколько раз перепродавая из рук в руки, его уничтожат, а оборудование сдадут в металлолом. На заводе в Трехгорном уникальный музей Каслинского литься, может, подобного больше нет в России, в нем больше 400 экспонатов. Идея его создания принадлежит бывшему главному инженеру Александру Георгиевичу Потапову, впоследствии ставшему генеральным директором, Героем Социалистического труда, лауреатом Ленинской премии, человеку уникальному, считающему, что чтобы человек ни делал, он должен приобщаться к прекрасному, иначе он потеряет человеческую сущность. При нем город обрел детские сады, школы, библиотеки, дворец культуры «Икар» детский оздоровительный лагерь в Крыму… В народе до сих пор говорят, что если бы в 90-е годы директором Трехгорного был А.Г. Потапов, завод безболезненнее пережил разрушительную «перестройку». Александр Георгиевич нашел бы выход из создавшегося положения, каслинское литье тому пример.

Художественное литье в чугуне возникло на Урале уже в XVIII веке, практически на заре горно-заводского дела Урала: в Каслях, Кусе, Невьянске, Тагиле, но так как наиболее развитие получило в Каслях, со временем, независимо от места производства, за пределами Урала стало называться Каслинским. К началу XIX века невероятное искусство формовщиков, чеканщиков – достигло наивысшего расцвета. Ажурное художественное литье, всевозможные «фигурки», как их называли мастера в обиходе, из жизни и быта уральцев и наконец изумительные копии с работ французских мастеров – все это дало возможность принимать участие во всемирных выставках в С.Петербурге, а потом и в Вене, Стокгольме, и наконец в 1900 году на Всемирной выставке в Париже, где каслинцам был вручен хрустальный кубок «Гран–при» и Большая Золотая медаль за чудесное творение – чугунный «Павильон» и скульптуру Е. Лаверецкого «Россия».

При Каслинском заводе открывается школа художественного литья, при советской власти это – ПТУ, где молодежь обучалась искусству формовки, чеканки, уникальной матовой окраски. К сожалении, постепенно каслинское литье в силу сразу нескольких причин начинает тухнуть, может быть, основная из причин, что заказы в большинстве своем становятся политизированными, как и в классическую скульптуру сюда приходит стиль «девушка с веслом», и к таким заказам у мастеров не лежала душа, а раз не лежала душа, значит, не могла она появиться и в их работах. А потом приходит пора, когда на улице еще социализм, но уже с признаками человеческого лица, когда народные промыслы ставятся в те же экономические условия, что и заводы и фабрики, основным показателем становится прибыль, а откуда ей быть, если из народного промысла ушла душа, и постепенно один за одним гибнут по всей России уникальные народные промыслы, такая же участь ждала и каслинское литье в чугуне. Еще не наступила разрушительной «перестройкой», но в воздухе уже запахло ей, и видимо, глубинным внутренним чутьем, инстинктом Александр Георгиевич Потапов определил, что всемирно известное Каслинское литье (как и сам завод, в лихие 90-е годы он будет несколько раз перепродан, а потом сдан на металлолом) ждет печальная участь. В 1978 году он приглашает для совета инженера-металлурга с 20-летним стажем Лидию Мирошину: возможно ли при наших уникальных технологических возможностях и уникальных мастерах-литейшиках создание на заводе производства художественного литья в чугуне, аналогичного Каслинскому и на его основе организацию музея Каслинского литья?

Она решилась возразить:

- Но это ведь совсем другое. Это ведь не просто уникальное литье, это искусство. Они ведь и проходит-то по министерству культуры. Что касается музея: небольшой музей организовать мы, наверное, можем. Но с большим трудом, наши-то ведь почти все приезжие. Только если по домам в Юрюзани, в Катав-Ивановске поискать.

- Что касается музея, я глубоко уверен, что на нашем суровом заводе должно что-то быть для душевной разгрузки, тем более, что город закрыт, у людей нет практически возможности приобщиться к прекрасному. В других закрытых городах есть театры, картинные галереи, у нас в силу особых обстоятельств этого нет. Это, во-первых. Во-вторых, рано или поздно нам нужно будет переходить на гражданскую продукции.. Вы скажете, этим не спасешься. Но с чего-то нужно начинать. А начинать лучше всего с прекрасного, потому что это вечное. А в третьих, недавно я был в Каслях, художественное литье там гибнет, его нужно спасать… А что касается создания музея, по домам мы не пойдем. Я был во многих музеях страны, начиная с Эрмитажа. Каслинское литье практически везде есть, но практически везде нужна реставрация. Но нет денег на нее, и нет мастеров, каслинские мастера уже не в состоянии. А наш представитель будет ездить по музеям и предлагать свои услуги. А ему будут говорить: у нас нет денег. А он в ответ: мы бесплатно, в качестве платы ваше письменное разрешение сделать копию для нашего музея..

Рассказывает Лидия Мирошина:

Определилась в первейших задачах. Дано задание отделу кадров завода, не очень-то афишируя, пригласить мастеров из Каслей, и не просто мастеров, а признанных мастеров-художников. Первым приехал Александр Раков. Он загорелся нашей идеей, в Каслях уже затухало. Обговорили, с чего начинать, начали делать оснастку и первой такой ласточкой была пресс–форма для литья по выплавляемым моделям. Первая наша работа - «Девушка с кувшином» работы художника Энгра. XVIII век! Франция! Ждем приглашенного формовщика, Приехал Саша Бушихин. Завезли нужные материалы. Потом стали формовать «Хозяйку Медной горы» работы А.Чиркина. За 5 лет было выполнено более 80 реставрационных работ, в том числе очень сложная композиция «Франко–русский союз» работы Р.Баха. Эту работу не побоялся, нам предложил отреставрировать предложил уже после продолжительной совместной работы директор Свердловской картинной галереи, На реставрацию ушло полтора года.

Через год после приезда формовщика Бушина приехал и мастер–чеканщик Николай Рашевский. Еще работая в Каслях, они вместе с Александром Раковым участвовали в выставках ВДНХ. Получали памятные детали. Технологические возможности нашего литейного цеха придали им новые силы. И вот теперь нас уже четверо. Началась интенсивная работа.

В 1980 году музей открыли. Это был праздник не только всего завода, но и всего города, хотя доступ в музей был ограничен

А наши мастера набирали опыт. Александру Ракову Министерством культуры была присвоена 3 категория реставратора СССР. Помещение музея пришлось расширить. А.Г.Потапов – по-прежнему наш главный вдохновитель. Он очень тонко разбирался в искусстве. В том числе в скульптуре. Все привезенные для реставрации работы показывали сначала ему. Он не хуже искусствоведов оценивал, стоящая ли это вещь, или просто поделка. Изумительный человек, эрудит, всегда до предела занятый своей работой, он всегда выкраивал время для нас. Впрочем. Понятно, в музее он отдыхал душой. По праву он увековечен в нашем музее. После его смерти мы долго не могли вернуться к творческому накалу, темпу работы, к которым он нас приучил».

Трехгорный поразил своей чистотой. Особенность города: стояла несусветная жара, неумолимо на Приуралье и Урал надвигалась засуха, ей нипочем была закрытость города, и, глядя на показания термометра на площади перед дворцом культуры «Икар», я обратил внимание на соседнюю мерцающую цифру и не сразу сообразил, что она показывала уровень радиации. Ниже на щите объявлений афиша: «У нас в гостях Аксаковский фонд. Вечер русской песни и русского романса. Вход по пригласительным билетам».  

Зал был полон. Как потом выяснилось, пригласительные билеты выдавались прежде всего ветеранам завода в качестве подарка, люди устали от телевизионной попсы и бесконечной стрельбы. Но в зале было много и молодежи. Я видел, что наши артисты волновались, хотя что вроде бы волноваться: к примеру, заслуженный артист России Владимир Белов только что прилетел со своего концерта из Твери, а перед Тверью был Волгограда, а до того он многие годы был солистом Башкирского государственного тетра оперы и балета и Пражской оперы, а народный артист Башкортостана Вахит Хызыров только позавчера прилетел из Петербурга, где пел в знаменитом концертном зале хоровой капеллы и буквально покорил своим голосом избалованных талантами петербуржцев, где его назвали лучшим исполнителем русского романса. И Татьяна Мамедова где только не пела, и пианистка Елена Носорева кому и где только не аккомпанировала, а о заслуженном артисте России профессоре Уфимской академии искусств баянисте Владимире Суханове и говорить нечего. И фольклорный коллектив Башкирского государственного университета и Аксаковского фонда «Таусень» пел и в Болгарии, и представлял Россию на престижном фольклорном фестивале в Ирландии, где завоевал первое место. Словом, где они только не пели и не выступали, но никто из них не пел и не выступал в закрытом, вчера еще сверхсекретном городе перед людьми, так или иначе имеющими отношение к производству ядерного оружия, удерживающего планету в относительном равновесии. Да, артисты волновались, и была досада: очарованный исполнительным мастерством этих людей в Уфе на вечере «Тепло Аксаковского дома» ген. директор завода Михаил Иванович Похлебаев еще вчера говоривший мне по телефону, что непременно будет на концерте, что ради него отложил все свои поездки, рано утром был вынужден срочно выехать куда–то, кажется, в столь же закрытый город Снежинск, который еще недавно был «Челябинском-40», и сейчас пробивался обратно через пробки на известной федеральной трассе М–5. Специально по просьбе заводчан задержали начало концерта минут на пятнадцать: «Надо подождать, ему мы обязаны этим концертом, только с его приходом у нас стала такая насыщенная культурная жизнь». У трехгорцев особое отношение к Михаилу Ивановичу, как у Михаила Ивановича особое отношение к трехгорцам: он не намного моложе города, здесь родился и рос вместе с городом. Любовь к русской песне, к русскому искусству передалась ему от матери, которая в самое напряженную для завода пору, несмотря на шестидневную рабочую неделю и всевозможные сверхурочные, пела в заводском хоре, а он вместе с ней, потому как его вечером не с кем было оставить, ходил на репетиции. Михаил Иванович Похлебаев, несомненно, тоже относится к разряду «последних романтиков России». Именно на этой почве зиждется их дружба с Динаром Равильевичем Сагдетдиновым. Михаил Иванович, как и Динар Равильевич, тоже закончил знаменитую Бауманку, и я склоняюсь к выводу, что в ней основательно учили не только специальным дисциплинам, но, может, прежде всего – любви к Родине. Или такие люди шли в Бауманку, чтобы потом на оборонных рубежах быть предельно нужными ей…

Дожидаясь Михаила Ивановича, затянули специально антракт, но Михаил Иванович не успел даже к концу концерта, появился только на ужин. На ужине у меня чуть не выбили слезы слова главы администрации города Светланы Вениаминовны Ольховской: «Если бы вы знали, как мы рады вам, приехавшим с Большой земли». У закрытых городов своя психология, не всегда понятная другим. Они часть России, но в то же время живут своим особым миром. Существует даже такая удивительная книга: «Антология поэзии закрытых городов России».

Утром я по привычке встал рано и решил пройтись по еще не совсем проснувшемуся городу. Поразила чистота не только городских улиц, но и лесопарковой зоны, нам в Уфе, хотя она, несомненно, один самых чистых городов России, о подобном приходится только мечтать. Строжайшая дисциплина на сверхопасном производстве приучила быть дисциплинированным и в обычной жизни. Меня не могло не поразить, как люди соблюдают правила уличного движения. Пешеход не пойдет через улицу на красный свет, если даже на улице нет ни одного автомобиля и ни одного пешехода, он будет стоять, пока не загорит зеленый свет. Автомобилист остановится задолго до пешеходной зебры, если к ней приблизился пешеход. Из красивейшего лесопарка, который на самом деле был частью заботливо сохраненного при строительстве города девственного леса, я смотрел на напряженно гудящий внизу за рекой моего детства Юрюзанью, которую здесь можно перейти не замочив брюк, завод ядерного оружия. По сути, были видны только крыши его цехов. Не трудно было догадаться, что они подобны айсбергам, две трети которых находятся под водой. К заводу спускалась знаменитая заводская лестница в 385 ступеней. Когда-то она была деревянной. А еще раньше, в самом начале, ее вообще не было, в дождь, а особенно снег приходилось подниматься буквально на четвереньках, К.А.Володин распорядился привязать трос к растущей на самом верху сосне, по нему первое время и поднимались…

Улицы постепенно наполнились людьми, автобусы один за другим спускались вниз к напряженно гудящему заводу. На улице нас меня то и дело останавливали и благодарили за вчерашний концерт. После завтрака нас, как обещали, повезли на завод. Разумеется, только в музей история завода. Предупредили, что фотокамеры можно включить только в самом музее.

Простенький стол из ДСП первого директора завода Константина Арсеньевича Володина, ушедшего на пенсию «по болезни» в феврале 1963 года и сразу же уехавшего из города: построивший с нуля завод и город, он не мог видеть на своем месте другого «хозяина», каким бы тот ни был, а Константин Арсеньевич был настоящим «Хозяином», «Дедом». Старый медведь, освобождая место молодому, более сильному, умирать уходит из своих владений. Я уже говорил, что Володин фигура трагическая. Гордый и по большому счету одинокий, выйдя на пенсию, он ухал ночью, никого не предупредив. Правда перед этим они уехали далеко в лес в сторону Бакала, подальше от чужих ушей, в том числе и от КГБ, с новым генеральным директором Петуховым, кстати сказать, генерал-лейтенантом, такое звание, как минимум, должен был иметь генеральный директор такого завода, но злая воля до конца держала К.А.Володина в полковниках..Вот как описывает его тайный отъезд его бессменный водитель Дмитрий Гаврилович Бирюков:

«И вот теперь я хочу рассказать, как довез я К.А.Володина в Вязовую последний раз. Его контейнер через Златоуст я отправил раньше. И вдруг однажды вечером он звонит мне и говорит: «Гаврилович, отвези меня сегодня к поезду, в Вязовую». Тогда ходил поезд №25 до Москвы, я знал время его отправления. Подъехал к его дому, жена моя, Клава, тоже попросилась поехать проводить Володина. Погрузили мы в машину чемоданы. Он уезжал вместе с женой, Марией Алексеевной. Пока мы вчетвером ехали до Вязовой, вспоминали о прожитых годах, здесь, в нашем городе. На вокзале работал буфет. Володин дал мне деньги: «Сходи, Гаврилович, купи для меня в последний раз бутылку коньяка». Я думал, он с собой возьмет в поезд, а он открывает бутылку и говорит: «Давай выпьем». Я за рулем, мне бы и пить нельзя было, но не мог я отказать Володину, чувствовалось его тоскливое состояние, прощание его в моем лице со всеми людьми, с кем он проработал 10 лет. Мы выпили эту бутылку. Посадил их в поезд. Последнее, что он попросил: «Отдай Тарасову мое директорское удостоверение». Утром я принес Тарасову А.И.его удостоверение, сказал, что Володин ночью уехал. Тарасов остолбенел. Как обезумел. Сидит молчит, смотрит вперед на удостоверение и ничего не говорит. А потом: «Уехал… Володин… ночью…» Затем опомнился, стал звонить Потапову.

Вот так и уехал Константин Арсеньевич Володин. Как приехал в 1952 году один, так и уехал один. Никто его не провожал, никто его не поддержал, не защитил. А как руководитель он был самым справедливым».

На вопрос, почему К.А. Володин так рано ушел на пенсию, В. Т. Малыхин отвечал: «Почему Володин 1963 году ушел на пенсию? Вот что я знаю по этому поводу. Работая с Володиным с 1953 года, я часто бывал в командировках в Главке, и скоро понял, что Володин и начальник Главка Алферов находятся в острых противоречиях, доходящих до вражды.

До нашего завода Володин работал директором завода №3 в Арзамасе-16.. Алферов то время был заместителем начальника объекта Арзамас-16 и курировал этот завод. У них произошла серьезная ссора, впоследствии перешедшая во вражду. Из-за этого Володин и переехал работать на Урал. Но в 1955 году Алферова назначают начальником нашего Главка, И Володин вновь попадает под его прямое подчинение.

Алферов конечно знал о болезни Володина, у его сильно болели ноги, он еле ходил, тяжело вставал со стула и так же тяжело садился. Как-то он спросил меня: «Виктор, могу ли я дальше работать директором в таком стоянии?» Я, конечно, попытался его успокоить. Но однажды примерно в октябре 1957 года он мне сказал: «Больше не могу работать. Я написал письмо об уходе на пенсию и отослал его в Москву». Алферова это заявление устраивало и он быстро дал ему ход.

Прошло примерно два месяца, здоровье Володина улучшилось, и он сказа мне: «Зря я написал заявление об уходе». Он позвонил зав. оборонным отделом ЦК КПСС Сербину и попросил вернуть заявление. Но Сербин ему ответил: «Ты сам виноват, тебя никто не заставлял его писать. ЦК уже рассмотрел твое заявление и дал согласие на твой уход на пенсию».

Похоронен Константин Арсеньевич в подмосковном Подольске. Сменил его генерал–лейтенант Леонид Андреевич Петухов, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, проработавший ген. директором, как и К.А.Арсеньев, 11 лет. Первое время заводчан удивляла его не генеральская мягкость в противовес жесткости Володина, но было другое время, когда можно было немного расслабиться, к тому же мягкость совсем не исключает требовательность. Это был человек тоже по–своему удивительный. Что касается К.А.Володина, ежегодные лыжные соревнования его имени по–прежнему собирают почти весь город. Они положили начало ныне широко известному горнолыжному комплексу на горе Завьялихе.

В заводском музее рядом с володинским столом - красная металлическая тумбочка вроде сейфа.

- Что это? - спросил я.

- Когда Володин зашел в только что начавший работать один из цехов, он обратил внимание на везде валяющийся инструмент.

- Для всех рабочих немедленно сварить инструментальные тумбочки под замок, чтобы не таскали инструмент друг у друга… А одну покрасьте в красный цвет.

- Зачем? – не понял начальник цеха.

- Для будущего музея.

- Неужели у нас будет музей?

- Обязательно будет! И она будет стоить в красном углу.

Так и случилось. Разумеется, сначала нас повели в зал Каслинского литья – несомненной гордости завода. Некоторые экспонаты уникальны своей единичностью, к сожалению, авторов–мастеров уже нет в живых.

Ну и наконец – зал основной продукции. Уж очень он как-то будничо, совсем не грозно выглядит. Авиационные атомные бомбы разного калибра для разных носителей: для стратегических бомбардировщиков «Белый лебедь», для истребителей–бомбардировщиков Су–34. Боеголовки крылатых ракет, стратегических ракет подводного старта (в Трехгорном Государственный центр по стратегическим ракетам подводного старта, я не выдаю государственных секретов, все это теперь можно прочесть в интернете), за ними на фотографии на всю стену атомная подводка серии «Гепард», которыми они вооружены, боеголовки артиллерийских гаубиц… Последние годы завод утилизирует свое устаревшее оружие, побывавшее в глубинах океанов, не раз пролетавшее над разными континентами. Это производство, наверное, сложнее и опаснее, чем производство новых бомб. Завод постепенно осваивает мирную продукцию: аппаратуру контроля и управления ядерных энергетических установок, аппаратуру контроля радиационной безопасности. Я уже говорил, что, наверное, глубоко символично, что наряду с производством ядерного оружия завод освоил производство покрытия церковных куполов: оксида титана – под медь, нитрита титана – под золото и собственно золотого. На заводе разрабатывается аппаратура для контроля за нефтепроводами и продуктопроводами с вертолета, медтехника. Ведь не секрет, что в город направлялись специалисты лучшие из лучших с других оборонных заводов, лучшие выпускники вузов и техникумов, в том числе педагогических, медицинских, самых разных специальностей. Да и сам город готовит специалистов, в нем филиал знаменитого МИФИ – Национальный исследовательский ядерный университет, Трехгорный технологический институт, филиалы ЮУрГУ и ЧелГУ .

После музея мы поехали в Центральную городскую библиотеку города, которая была одной из целей нашего приезда, сотрудники которой и общественность города выступили с инициативой присвоить библиотеке имя великого русского писателя, нашего земляка Сергея Тимофеевича Аксакова, автора удивительных книг «Детские годы Багрова-внука» и «Семейная хроника» и всеми любимой замечательной сказки «Аленький цветочек», на которой воспитывается уже десятки поколений детей не только в России. Книги Сергея Тимофеевича Аксакова имеют особое, может, с виду незаметное, но постоянное и глубокое влияние на отечественную культуру. Прежде всего тем, что они закладывают основы детской души. Семья Аксаковых, крепкая семейными и национальными устоями, вошла в историю России как пример семейной гармонии, уважения младших к старшим.

Несомненно, что это одна из лучших библиотек России. Видно, что город заботится о ней, в том числе тем, что осуществляет стопроцентную добавку к нищенским библиотечным окладам. Это не просто библиотека, а многопрофильный культурный детский центр, куда вместе с детьми приходят и взрослые, где ставят спектакли, снимают кинофильмы. Опыт которой востребован уже многими библиотеками страны и, несмотря на закрытость города, известен и за рубежом. Библиотека в закрытом городе – это не просто библиотека в привычном значении этого понятия, это окно во весь мир. Как и жители, граждане, вольные или невольные, закрытых городов – это категория людей с особой психологией, может, этого они сами и не замечают. По сегодняшним гнилым и циничным временам это, может, будет громко сказано, прежде всего, жертвенное служение Родине. Я уже упомянул удивительную книгу: «Антология поэзии закрытых городов России», В стихах гордость за свой труд и в то же время боль, обида, что город, его люди, сначала в силу сверхсекретности, а теперь в силу пренебрежительного отношения к ним, оказались еще в большей изоляции, прежде всего психологической. Если раньше они жили с неписанным правилом: сначала думай о Родине, а потом о себе, то теперь им говорят: теперь у нас каждый сам за себя, государство берет на себя только функцию охранного ведомства олигархов, премьер-министр откровенно признается, что он всего лишь нанятый менеджер- управленец, остальные выплывайте сами, тем более, что и ядерное оружие нам как бы вроде больше не очень-то нужно: во-первых, потому как у нас больше нет внешних врагов, только внутренний - в лице униженного и оскорбленного народа, а во-вторых, ядерное оружие – вчерашний день, в отличие от варварского, все разрушающего и сеющего радиоактивное поражение и заражение, которое потом сохраняется десятки и сотни лет, создано новое оружие, которое так же убивает все живое, но не причиняет им страданий, не разрушает инфраструктуру, все остается невредимым, целехоньким, вплоть до занавесочек на окнах и цветочных горшков на подоконниках.

Кстати. Запад, призывающий нас к сокращению ядерного оружия, сам не собирается отказываться от него. Более того, две главные военные державы так называемой Единой Европы, несмотря на традиционные внутренние противоречия между собой, подписали беспрецедентный договор о полномасштабном военно-техническом сотрудничестве, основу которого составят совместные действия по созданию ядерной бомбы нового поколения. В планах Даунинг-стрит и Елисейского дворца формирование большого исследовательского ядерного центра. Одна часть его, где сосредоточатся разработчики, будет размещаться в Великобритании. Французы берут на себя испытание новых моделей стратегического ядерного оружия.

Но в том-то и незаменимость «варварского» ядерного оружия, что оно, скорее, психологическое, что страх перед страшными разрушениями и не менее страшным радиоактивным излучением, и не менее страшными его последствиями - гарантия, что пока оно есть у России, на нее никто не нападет. Главный враг России сегодня - внутри России, это скрытая и уже не скрытая пятая колонна, внедрившаяся во все эшелоны бизнеса и власти. Конечно, хорошо, что нам больше не нужно такого количества ядерного оружия, будем мечтать о времени, когда в нем совсем не будет необходимости, но государство совершенно ничего не сделало, чтобы хоть частично конверсироваться этим городам, экономически и психологически войти в новые экономические отношения. Государство – не Россия! – по сути, от них отвернулось. Но они, несмотря ни на что, они верят, что Родина, народ не забудут их жертвы, что они спасли мир от Третьей мировой войны. И что пока есть у России ядерное оружие, на нее никто не посмеет напасть.

Без волнения не можешь читать их простые безыскусные стихи.

Лев Георгиевич Николяй, до пенсии представитель военной приемки:

Наступит время - поздно или рано

Завесы таинства с Трехгорного спадут

О нашем городе напишут крупным планом

И должное заводу воздадут.

 

Еще обостреннее это чувство в своих стихах выразил Анатолий Григорьевич Корпачев, инженер-контролер военного представительства:

Я верю, нас потомки не забудут,

Как с потом, с кровью щит Родины ковали мы,

Чтобы в мире не было войны!

Мы уезжали из Трехгорного в полдень – на том же автобусе с эмблемой мирного атома: огромным зелено–голубым–земным шаром, каким он виден из космоса, по бортам. Несмотря на занятость, проводить нас приехали генеральный директор Приборостроительного завода Михаил Иванович Похлебаев с супругой. И на КПП нас выпускали, точнее, провожали уже как своих: «Жалко, что не смогли побывать на вашем концерте. Служба. Приезжайте еще!»

Обязательно приедем! До свидания, закрытый город с открытой, даже распахнутой душой!

 

Текстовки:

1. Первый директор Приборостроительного завода Константин Арсеньевич Володин

2. «Крыша айсберга». Здесь куется ядерный щит России.

421. Первое «изделие» завода – первая отечественная авиационная атомная бомба с кодовым названием «Татьяна».

344. Это «изделие» поднимает в воздух легендарный стратегический бомбардировщик «Белый лебедь»

345. «Подносчик авиабомб» к истребителю бомбардировщику Су-34 народный артист РБ, почетный член Аксаковского фонда Вахит Хызыров.

403. Зал Каслинского литья.

419. С 20 ноября 2010 года Центральная детская библиотека Трехгорного носит имя Сергея Тимофеевича Аксакова

 
 

НОВОСТИ


Конкурс «Аксаковский «Аленький цветочек»

Аксаковский «Аленький цветочек» - название конкурса само говорит за себя. Детство – прекрасное время, когда проявление таланта и участие в конкурсе наполяет жизнь созтязательным и конкурентным моментом. Ведь участие в конкурсе – это всегда приятные воспоминания детства, победа в нем или участие, которое подвигло к новым победам и вершинам, которые еще не покорены...

Читать далее >>


Делая очередной виток над планетой

«Делая очередной виток над планетой, я всегда высматривал внизу точку, где родился С.Т.Аксаков…»

Читать далее >>


Спасибо БИСТу!

Аксаковский фонд, Международный фонд славянской письменности и культуры и Мемориальный дом–музей С.Т.Аксакова сердечно благодарят своего партнера в многочисленных Аксаковских программах Башкирский институт социальных технологий и прежде всего его директора, Нигматуллину Танзилю Алтафовну...

Читать далее >>