|
В соответствии со своим учением русские славянофилы пытались установить тесные связи с южными славянами и в особенности с сербами. Иван Сергеевич Аксаков, редактор журнала «Русская беседа», газет «День», «Москва» и «Русь», фактически руководитель Московского славянского комитета и организатор кампании в поддержку южных славян во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов, посетил Сербию в 1860 году. Он привез сербам послание от сла-вянофилов, которое подписали также его брат Константин, А.С. Хомяков, М.П. Погодин, А.И. Кошелев, И.Д. Беляев, Н.А. Елагин, Ю.Ф. Самарин, П.А. Бессонов, П.И. Бартенев и Ф.В. Чижов.
Текст послания стал известен в Сербии после Свято-Андреевской скупщины (11 де-кабря 1858 - 31 января 1859 года), на которой впервые заявила о себе группа сербских либера-лов, выступившая с идеей народного представительства как основы законодательной власти. Об-ращение славянофилов должно было предостеречь сербов, особенно получивших образование в странах Западной Европы (именно таковы были святоандреевские либералы), не спешить с приня-тием чуждых идей и ценностей, вместо того - держаться старых обычаев и институтов, в первую очередь общины, и сохранять единство в православной вере.
Идеи славянофилов находили отклик среди тех сербских либералов, которые при-надлежали к национальным романтикам. Их связывало отношение к прошлому. Славянофилы идеализировали русскую историю до Петра Великого, сербские же либералы, например Владимир Йованович (1833-1922), - наследие средневекового сербского государства. Но несмотря на это, послание вызвало в Сербии неприятие, в основе которого лежало убеждение в том, что сербы - это современная нация, имеющая современное же государство, основанное на власти закона.
Сдержанность по отношению к славянофилам, особенно к их идее о России как о центре объединения славян, проявляли и либерально настроенные сербы в Венгрии, что наглядно показало путешествие Ивана Аксакова 1860 года. Гость из России так и не добился встречи ни с одним из видных представителей венгерских сербов. Глубоко разочарованный, Аксаков высказал весьма резкие суждения об интересах России и целях ее политики на Балканах. О том имеется свидетельство известного сербского литератора Якова Игнятовича, который встречался с Аксако-вым в Новом Саде, в редакции газеты «Сербский дневник». Тогда Игнятовичу было поручено опе-кать русского гостя. Четверть века спустя писатель сообщил в своих мемуарах важные подробно-сти о личности и взглядах одного из самых выдающихся русских славянофилов.
Яков Игнятович был наиболее плодовитым сербским писателем XIX века. Наряду с повестями и романами он оставил несколько исторических, культурологических и литературовед-ческих работ.
Игнятович родился в 1822 году в Сент-Андрее - «небольшом сербском оазисе сре-ди стольких народностей», учился в Ваце, Острогоне, Будиме и Пеште. Во время революции 1848 года он был одним из зачинателей сербского движения в Пеште. О том времени он писал: «Все были воодушевлены, но из того, о чем говорили, ничего не получилось. Известные лозунги - сво-бода, равенство, братство - были больше фразами и не имели никакого определенного значения в практической жизни».
Зародилась национальная идея, но смысл ее был непонятен. Выступали за большое сербское государство - его, «опьяненный сербскими народными песнями и гением Милутинови-ча», желал и Игнятович. Появилось югославянство, которое его не слишком увлекало, как, впро-чем, и всеславянство. «Какой смысл имеет всеславянство в Венгрии и каким боком касается оно тамошних сербов?» - спрашивал он. В идее же сербской Воеводины Игнятович видел опасность столкновения сербов с мадьярами. Оказавшись на перепутье между желанием свободы Венгрии, которую он воспринимал как свою родину, и свободы Старой Сербии, откуда его предки пересе-лились в Сент-Андрею, Игнятович, как позднее сам говорил, «потерял ориентацию». Он перебрал-ся в Новый Сад и стал помощником нотариуса.
Здесь сторонники сербской Воеводины его арестовали, угрожая виселицей, а воен-ный суд приговорил к изгнанию в монастырь Крушедол. Патриарх Раячич помиловал Игнятовича с условием, чтобы тот не покидал Сремские Карловицы. Изгнанник с горечью писал позднее: «Из тех людей, которые составляли что-то вроде штаба сербской молодежи, мало кто удостаивал меня словом или взглядом. Очевидно, что все меня избегали, шарахались, как от прокаженного. Они полагали меня заблудшей овцой, но никогда не сочли нужным подойти и разобраться в причинах моих заблуждений, уточнить мою позицию, в конце концов - просто пожалеть молодого человека, который не по своей вине оказался на распутье. Человеческого участия и гражданского мужества для этого у них не нашлось...».
В конце концов Игнятович снова оказался на распутье, на сей раз как редактор «Вестника», главной воеводинской газеты. Выход из положения он нашел в резких выпадах про-тив Вены - общего неприятеля сербов и мадьяр. Однако по причине столь жесткой позиции в де-кабре 1848 года он был смещен с должности и вскоре перебрался в Белград, где стал одним из ре-дакторов официальных «Сербских новостей». Встреча с Белградом, «первое прикосновение к стране сердца» растрогали писателя. Эмоции не помешали ему заметить, что сербская интелли-генция «загнана в бюрократию и профессуру», а «из тех бюрократов и профессоров мало кто ра-ботает по-настоящему», что полиция слишком строга, что сербы не ценят своих выдающихся со-племенников, наконец, что Белград, «хоть и располагался на границе с Австрией, имел совершен-но восточный характер».
В «Сербских новостях» Игнятович критиковал Австрию, Воеводину, а также Раячи-ча - за его связи с Веной и самовольство в управлении провинцией. В 1850-м по требованию пат-риарха писатель был вынужден прекратить сотрудничество в газете и покинуть Белград. Любо-пытно, что в конце 1850-х годов он служил у Раячича секретарем. После австро-венгерского со-глашения 1867 года Игнятович разошелся во взглядах со Святозаром Милетичем, лидером Серб-ской народной партии, на почве отношения к венгерскому правительству и государству. В 1879-м при финансовой поддержке венгерских властей он начал издавать в Новом Саде «Воскресную га-зету», после чего разошелся во взглядах с большинством сербов. Игнятовича провозгласили вен-герским наемником и предателем нации. Умер он в 1889 году в Новом Саде.
Мемуары занимают особое место в творческом наследии писателя. «Я знаю, - писал Игнятович, - что миру очень трудно говорить правду и что лучше и выгоднее идти за обществен-ным мнением. Но... я останусь при том, что все, что знаю, я обязан записать». Такой подход делает его мемуары уникальным историческим источником. Тем интереснее описание его встречи с Ак-саковым в 1860 году.
Иван Сергеевич намеревался встретиться с наиболее влиятельными представителя-ми венгерских сербов - патриархом Иосипом Рячичем (1785-1861), поэтом и церковным орато-ром, архимандритом монастыря Крушедол Никанором Груичем (1810-1887), писателем и полити-ком, адвокатом Йованом Суботичем (1817-1896). Раячича, по словам Игнятовича, тогда не было в Карловцах, а двое других попросту уклонились от свидания с известным русским славянофилом. Суботич не явился на уже договоренную встречу «намеренно, - как оценил Аксаков, - не желая видеть русского». Груича же не смогли найти в монастыре Крушедол: Аксаков с Игнятовичем са-ми отправились туда, дабы дождаться архимандрита, но никто не смог сообщить им точно, когда владыка вернется. И в соседнем монастыре Хопово, куда они затем заехали, им ничего определен-ного не сказали, а местного архимандрита Илича на месте не оказалось.
Такое намеренное игнорирование вызвало открытое недовольство гостя. «Аксаков, - писал Игнятович, - недоволен, ибо он не нашел ни патриарха, ни архимандрита. И это никак не идет ему в голову». В Крушедоле он оставил свою визитную карточку, на которой начертал по-сербски: «Жалко русскому Аксакову, что серб Груич его так и не принял». А по дороге в Хопово он «был невесел и взволнован».
Игнятович пытался успокоить Аксакова формальными отговорками. Суботича оп-равдывал занятостью адвокатскими делами, поступок Груича объяснял осторожностью владыки по отношению к венским властям, у которых тот находился на хорошем счету: «Кто знает, как бы в Вене посмотрели на то, что его посещают видные русские, и не могло ли бы это повредить ему».
Игнятович считал, что Австрия больше не может рассчитывать на симпатии ни в од-ном из слоев русского общества. В таких условиях Габсбурги вынуждены искать опору в народах собственной империи, предоставляя им «привилегии... в интересах самосохранения» и приспосаб-ливаясь к требованиям Венгрии, где «само понятие «Россия» вызвало антипатию». Потому-то «нет ничего удивительного, что кто-то, оказавшись в деликатном положении, стал побаиваться рус-ских...».
На фоне полного краха своей миссии Аксаков признался, что он «обманулся в сер-бах», которые не являются «настоящими славянами». А ведь раньше в разговорах, которые Акса-ков с Игнятовичем вели во время путешествия по Венгрии, русский гость постоянно подчеркивал, что «сербы, где бы они ни жили, могут надеяться единственно на Россию». Игнятович из уваже-ния не противоречил. Но затем высказался открыто: «Забота русских о сербах в Венгрии была бы фатальной». После чего поинтересовался, что в России думают о сербах. Аксаков заявил в ответ, что целью России является выход на Дунай, с тем, чтобы балканских и придунайских славян «за-ключить в свои объятия, и прижать к сердцу, и таким образом слить с великим славянством, какое и представляют русские». Естественный ход истории и традиции, говорил Иван Сергеевич, тре-буют, чтобы и Константинополь «оказался в руках православия и славянства, то есть в тех же объ-ятиях России».
Игнятович с идеями Аксакова не согласился. В жестких объятиях России, отвечал он, у маленькой Сербии могут «сломаться ребра», поэтому «пусть Россия оставит Сербию, чтобы она на основе своего права сама росла и укреплялась; и это была бы самая благородная миссия России». Завладев Константинополем, заявил сербский писатель, Россия превратилась бы в акулу, которая проглотила бы все балканские и придунайские народы. Поэтому «Сербия должна оборо-няться и против самой России в союзе с кем бы то ни было...». Слушая Игнятовича, Аксаков еще раз заключил, что «сербы - это не славяне, если они думают так».
Несмотря на все разногласия, Игнятович видел в своем собеседнике талантливого и образованного человека, а также большого патриота. Аксаков говорил по-французски совершенно, по-сербски же «может быть, лучше писал, чем говорил», немецкий язык знал слабее и «говорил на нем с необычным акцентом, используя галлицизмы и русизмы». В разговоре Аксаков был откро-венен - «без лоска французского этикета», и даже когда их мнения диаметрально расходились, «уважал искренность и убеждение».
За славянофильской риторикой, по словам Игнятовича, всегда виделся «русский че-ловек с головы до пят». Всякое слово Аксакова «было направлено в пользу России, даже если не-сло славянофильский налет». В словах сербского писателя Аксаков был прежде всего представи-телем крупнейшей славянской державы с ее претензиями на Босфор и Дарданеллы: «При расста-вании он так стиснул мою ладонь своей сильной рукой, что я ощутил боль. Может, тем самым он хотел показать мне, сколь сильна русская рука для тех, кто взялся бы ей противодействовать...».
Стоит заметить, что позиция, которую занимал видный серб из Венгрии Яков Игня-тович в разговорах с Аксаковым, ничем не отличалась от мнения Джуры Даничича, Живоина Жуевича и многих других известных сербских деятелей из Княжества. Послание русских славяно-филов они дружно отвергли, ведь сербский народ уже являл собой особый национальный орга-низм и имел собственное государство, чтобы легко согласиться на растворение в славянстве. Но это вовсе не означало, что влияние славянофилов в Сербии окончательно прекратилось. О том, что оно продолжалось и далее, свидетельствует хотя бы деятельность Николы Пашича в начале 1880-х годов.
Перевод Андрея Шемякина.
В. П. Мещерский
Правда о Сербии
Письмо первое. За идею
Вечером я виделся с И.С. Аксаковым.
И. С. Аксаков в глазах иных людей есть нечто вроде нашего Марата.
Я всегда знал, что главный у нас недостаток в образовании заключается в том, что мы недостаточно знаем России и недостаточно изучили Французскую революцию 1793 года. Бед-ный Людовик XVI, несчастная Франция, как были бы они счастливы в то время, если бы их Мара-ты и Робеспьеры были Аксаковыми!
И.С. Аксаков аттестуется полицией вулканом, но не говорится, что выбра¬сывает из себя этот вулкан.
А оказывается, что такой вулкан, как И.С.Аксаков, дышит любовью и выб¬расывает из себя любовь, и только любовь - любовь к правде, любовь к чести во всех ее видах, любовь к своему народу, любовь к своей Церкви; а полицейс¬кий чиновник, между тем, боится этого любве-дышащего человека-вулкана гораз¬до более, чем боялся Нечаева...
Банк взаимного кредита, где заседает И.С. Аксаков в качестве члена, пере¬полнен лицами, приходящими к нему не по банковским делам, а по славянским делам. Ежедневно посту-пают груды почтовых повесток с деньгами на славянс¬кое дело. Вот и сегодня получено было Ива-ном Сергеевичем повесток более чем на 50 тысяч рублей.
Людям, сомневающимся в том, что движение умов в пользу славян истинно народ-ное, я бы посоветовал прочитать хотя бы частицу писем, получаемых И.С. Аксаковым как предсе-дателем Славянского комитета из разных концов и от разных лиц в России. Именно в Москве, средоточии русской жизни, возможно это сочувствие в том виде, в каком оно проявляется.
Купец пишет из своей лавчонки на Нижегородской ярмарке: «Да когда же, Бога ра-ди, мы вступимся за братьев посильнее да подействительнее». Там дру¬гой купец пишет из глуши Сибири: «Да нельзя ли всем верноподданным сказать царю, что мы готовы до последнего идти за веру, царя и отечество, куда и на кого царь велит». Тут священник дальнего прихода пишет: «По-сылаю деньги и пожелания всех прихожан, чтобы Бог услышал наши молитвы - и повел нас в избавление братьев от гнета, скорби и печали». Здесь студент пишет: «Посы¬лаю, что могу, пока сам не приеду в Сербию». Здесь офицеры такого-то полка пишут совокупно: «Нас много, желаю-щих сражаться за освобождение славян; авось будет война; а пока - скажите, Бога ради, можем ли мы ехать в Сербию на средства Славянского комитета и что нужно предпринять? Не ехать как-то стыдно».
И таких писем получает И.С. Аксаков сотни в день.
Письмо шестнадцатое. Наши добровольцы
Мне припомнился один чисто русский тип из семьи добровольцев, ви¬денный мною в Белграде, - молодой казак, князь Александр Михайлович Оболенский. Более русской, без приме-си, натуры я, сколько помнится, не встречал.
Удали - без конца, храбрости - вдоволь, но какой храбрости! Не храбрости глуп-ца. Он религиозен - говел перед отправлением в поход, но не ханжа; он патриот, но не Хлеста-ков, а просто говорит: «Надо постоять за своих», - и стоит.
Побывал в Ташкенте, то есть в походе, и там участвовал в делах. При пер¬вом кличе русских добровольцев бросил спокойную строевую службу казачьей артиллерии и отправился в Сербию. Я встретил его в Белграде, в теплую ночь, перед казармами, у костра, с горстью удальцов наездников. Мне сказали, что это кавалерийский русский полуэскадрон, образованный князем Оболенским на средства, доставленные ему дворянами Воронежской губернии. Князь сам поехал в Венгрию, закупил там лошадей и собрал легион неустрашимых. И вот тут-то я любовался тем, как у молодого начальника отряда, при всей его юнос¬ти, русская военная жилка творила уже чуде-са. Он сумел подобрать молодцов; в их числе были пятидесятилетние казаки, были даже офицеры, и все это разом и добровольно подчинялось молодому командиру вовсе не потому, что он князь Оболенский, а именно потому, что он с первого раза сумел показать себя с самой привлекательной стороны - боевым бывалым русским офицером. Сей¬час же явилась дисциплина, явилось единст-во, явилась неустрашимая готов¬ность на все, явилась та задушевная, чудесная нота в боевой песне, которая звучит только тогда, когда между командиром и солдатами полное объединение и когда командир, как это делал молодой князь, запевает песни сам и первую рюмку водки поднимает за честь и славу своего отряда. Я все это запомнил потому, что меня порадовало это несомненное до-казательство, что везде, во всех слоях, сверху и снизу, ни одно из боевых преданий нашего слав-ного прошедшего не замерло и при первом выстреле воскресло с новой силой: «про¬гресс» не ис-портил наших военных доблестей, как ни старались об этом многие из наших «современных дея-телей».
Но еще слово на прощанье.
Может быть, когда-нибудь на досуге, вернувшись на родину, среди ваших семей, или лежа на постели, раненые, вы зададите себе вопрос: в сущности, что мы сделали и какая от нас была польза для Сербии и славянского дела? Вы много сделали, и сделали именно для славянского дела.Вы внесли в первобытное умственное состояние сербского народа сильный духовный воспи-тательный элемент, вы осветили его духовную жизнь первым идеалом, и этот идеал - вы!
С первой минуты, когда вы явились перед ним и стали бросаться вперед, под пули, пока он робко пятился назад, - вы его испугали, ошеломили, поразили собою, вы явились для не-го мифическим высшим существом, которого он устрашился, потом это чувство страха перешло в благоговение, потом он к вам привязался, как первобытный народ привязывается к своему герою... И здесь создался первый период русского влияния на сербский народ.
Но затем наступает второй период.
Образ русского станет в памяти помягче и почеловечнее; станут припоминать¬ся движения, черты лица, образ речи, потом припомнятся его подвиги простой храбрости, его добро-та и простосердечие, его слова, каждый звук этого голоса, и мало-помалу у мирного очага серб-ского народа начнет открываться невидимый, но живой гость, со всем обаянием родного, понятно-го человека...
Этот невидимый гость будет русский доброволец. И верьте мне, друзья, влияние ваше на сербский народ начнется именно тогда; станете его другом, идеалом, и года пройдут, и года эти скажут, что ни единая капля вашей дорогой крови, ни единая слеза - даром не пропадут.
Вы посеяли пример простого и бескорыстного самоотвержения, и сербский народ получает эти духовные семена, ибо в нем есть тот духовный зародыш, который, не будь вас, не-пременно бы заглох, а теперь, благодаря вам, разовьется и приведет к духовному объединению с русским народом.
Письмо восемнадцатое. Княгиня Наталия
По возвращении моем в Белград я имел счастье представиться княгине Ната¬лии, супруге князя Сербии Милана. Так как увидеть княгиню Наталию - значило увидеть героиню этой печальной эпопеи, которая носит название сербской войны.
Во все времена и у всех народов в критические минуты их жизни являются крупные личности, которые концентрируют в себе или олицетворяют те вели¬кие движения мысли и страст-ные стремления сердец, которые составляют ду¬ховный мир народа в данную минуту.
Герой в настоящую критическую минуту для Сербии, без сомнения, - Чер¬няев.
Героиня же - княгиня Наталия.
Если искать определение, какого рода значение имеет эта героиня в настоя¬щую ми-нуту для Сербии, то пришлось бы ее назвать доброю феей сербов, а христианским языком я бы на-звал ее предстательницей перед Богом за судьбы сербского народа.
Эта необыкновенная юная женщина имеет в себе именно все волшебные прелести доброй феи или, говоря серьезно, все великие добродетели и духов¬ные прелести женщины-христианки, которая в состоянии вместить в своем сер¬дце сильнейшую любовь к своему народу и любовь к Богу вместе со страданиями за свой народ.
Говоря еще проще, она - добрый гений своей отчизны, добрый гений хри¬стианского мира. Вид ее с первого взгляда вам это говорит. Передо мною стояла среднего роста грациозная, стройная, с женственной скромностью, но полная самообладания красивая юная жен-щина.
Темные глаза ее глядели прямо и открыто и выражали целый мир - кротости, добро-ты, сострадания, снисходительности и страсти; но едва начинал звучать ее голос, мягкий и тихо-звучный, как вы понимали, что страстность этого взгляда была из тех, что принадлежит ангелам на небе и чистейшим женщинам на земле. Княгине нездоровилось, румянец молодости пробивался с трудом, но видно было, что она бодрится. И когда она узнала, что прибыл транспорт раненых, встала с постели, оделась и поехала им навстречу.
Княгиня, как известно,- русская, из фамилии Кешко. Ее родина - Херсонская губерния. В Одессе она жила несколько лет и говорит об этом городе с чувством любви, как о месте дорогих воспоминаний детства. Вышла она за князя Сербии Милана почти ребенком: если я не ошибаюсь, ей теперь девятнадцатый год. После первых родов княгиня стала слабеть, и знаменитый венский врач Бамберг объявил, что ей необходимо искать более сухой климат. И вот тогда слабая, чуть двигавшаяся женщина обратилась в колосса нрав¬ственной силы - она объявила, что скорее ум-рет, чем покинет свое отечество в такую минуту.
Что княгиня сделала для своего нового отечества? Она пожертвовала на войну все свое состояние! В наше время такой подвиг в комментариях не нуждается.
Но не этим одним молодая княгиня успела себя заявить.
Кроме того, что она добра и, как ангел, она очень умна и - истинная, искрен¬няя христианка. Явившись в Сербию, княгиня осветила мир дворца - дотоле мрачный и холодный, полный интриг и козней царедворцев, - двумя могучими благодарными лучами: она стала мо-литься и стала делать добро.
До нее во дворце не знали, что значит ходить в церковь, как не знали, что значит помогать из христианской любви к ближнему. И не прошел год после ее прибытия в Сербию, как люди стали ходить в церковь; многие матери семейств стали обучать детей своих Закону Божию. Оттого, когда видишь ее, верится, что эта молодая женщина может быть названа именно предста-тельницей перед Богом за бедный сербский народ.
Она страдает за него, она молится за него, ибо она страстно любит его, но в то же время она - святая женщина, следовательно, перед Богом ее страдания имеют цену, ее молитвы имеют силу.
СНОСКИ
*Три письма, включенные нами в сборник, дают представление о творчестве писателя и журналиста Владимира Петровича Мещерского (1839-1914). Внук историка Н.М. Карамзина, ре-дактор-издатель «Гражданина», газеты-журнала, ставшего в 1860-1870-х годах центром общест-венной политической жизни не только Петербурга, но и России, так как лозунг «изучать Россию» был основополагающим в мировоззрении этого человека. Предлагаемые вниманию читателей письма свидетельствуют о высочайшей культуре нашей прессы XIX века и большом таланте В.П. Мещерского - неизвестного нам писателя.
Латинка Перович
Сербия
|
|
