|
Англоязычная критика о С. Аксакове не многочисленна, но основательна. Это в первую очередь вступительные статьи к переведенной в Англии в 1916-1917 гг., ставшей бестселлером, трилогии - "Детские годы Багрова-внука", "Семейная хроника" и "Воспоминания". Она опубликована в переводах Д. Даффа под заглавием - "Годы детства", "Русский джентльмен" и "Русский школьник". Сам переводчик объяснял изменения русских названий следующим образом: "Воспоминания о школе и гимназии опубли¬кованы Аксаковым в 1856 году, когда ему было 65 лет. Он назвал их просто "Воспоминания", не предполагая, что затем последуют "Детские годы Багрова-внука" и "Семейная хроника". Заглавие "Русский школьник" выбрано для удобства перевода, ибо в этой части писатель рассказывает о годах учения, в частности, в Казанской гимназии, преобразованной в 1804 году в университет. Ему тогда исполнилось 15 лет. "То были славные годы для Аксакова - немного науки, но зато много театра, а летом охота и рыбная ловля. Если бы в наших университетах существовала бы такая же система, у нас бы тоже рождались свои Аксаковы", - с юмором заключает Д. Дафф.'
Он сообщает английскому читателю сведения о том, что "Семейная хроника" и "Воспоминания" были опубликованы одновременно, а затем, спустя два года, появились "Детские годы Багрова-внука", явившиеся составной частью единого замысла. Пояснил Дафф и необходимость замены Аксаковым в "Семейной хронике" действительных имен и географических названий вымышленными, дабы ненароком не оскорбить родственных чувств тех членов семьи, которые еще к тому времени были живы. Название "Русский джентльмен" показалось Даффу более подходящим заголовком для книги, поскольку, по его мнению, все ее сцены освещены присутствием главной фигуры - деда Аксакова, масштабной личности, сопоставимой в большей мере с гомеровскими героями, чем со своими современниками. Дафф признается, что он сократил некоторые топографические детали первой части книги, обращаясь свободно с теми замечаниями, которые сделал сам Аксаков, используя их либо частично, либо целиком, надеясь, что английский читатель оценит чистоту и ясность стиля русского писателя. Даффу было известно, что в 1858 году в Лейпциге на немецком языке появился перевод "Семейной хроники", выполненный Сергеем Рачинским, а также что в Калькутте 1871 году одна "русская дама" опубликовала свой перевод этой книги на английский язык. Эту работу Дафф счел неудачной, назвав ее "неадекватной11 оригиналу.
В Библиотеке иностранной литературы города Москвы имеется перевод М. Beverley "Chronicles of a Russian Family" (Хроники русской семьи), которому предпослано предисловие Д.С. Мирского, обратившего внимание на то, что Аксаков явился в Англию как "посланец России". "После утонченной грации Тургенева, разрушительной логики Толстого, грандиозного гротеска Достоевского, меланхолической сладости Чехова, жесткой брутальности Горького Аксаков явился как легкое дыхание свежего воздуха"7. "Когда английский читатель ощутит поэзию Пушкина, Толстого, он поймет, что наряду с "Войной и миром" есть и такой автор, как Аксаков, и Россия не будет восприниматься как суровая, мрачная и варварская страна", - замечает Д. Мирский3. Он приводит высокие оценки Добролюбова творчества Аксакова, излагая историю знакомства писателя с Шишковым, Гоголем и некоторыми второразрядными" сочинителями, на взгляд Мирского, у Гоголя и Аксакова мало общего. Один строит художественную систему на риторике и бурлеске, второй в своей творческой манере уравновешен, хотя и несколько многословен. Гоголь - это метафора, гипербола, сравнение, смелое олицетворение; Аксаков - ясность и точность. У Гоголя витиеватая фантастика, у Аксакова все построено на воспоминаниях, Д. Мирский делает очень ценное заключение о том, что Аксаков начал понимать, что темой искусства может быть обыденная жизнь человека. Возможно, добавляет исследователь, именно это качество и сближает в определенной мере Аксакова и Гоголя, то есть действительность изображается во всей ее вещественности. "Но он не интерпретирует ее как Джойс или Пруст", - замечает Д. Мирский. Книги Аксакова, по автора этого предисловия, универсальны, несмотря на всю их простоту. "Но это не простота какого-либо популярного романтического романа или дешевого издания. Здесь иная простота: стиль Аксакова оригинален. Свободен от литературных реминисценций, иностранных слов и образов.. Казалось бы. какой интерес у английского читателя могут вызывать проблемы покупки земли у башкир, эти реки с непривычными названиями Ик, Бугуруслан! Однако, Аксаков привлекает своей универсальностью более других, за исключением Толстого. Его персонажи монументальны, его внимание направлено на все извивы человеческой жизни. Его можно сравнить с Библией или Гомером, столь монументальны его образы, от них веет вечностью. Одну я бы назвал - книгой Руфи, а вторую Одиссей"
Другому английскому исследователю С. Аксакова Эдварду Крэнкшоу Степан Михайлович Багров также представляется патриархом из Старого Завета, строгим, но справедливым. Во вступительной статье к книге "Русский джентльмен" (1882 г.) Крэнкшоу замечает, что главный герой "Семейной хроники" - истинно русский джентльмен Екатерининской эпохи, покинувший наследственные владения в Симбирской губернии и переселившийся в Уфимское наместничество. Крэнкшоу полагает, что эту книгу можно прочесть на разных уровнях: как летопись русской провинции XVIH века, как широкую панораму помещичьего быта с изображением разнообразных типов и характеров помещиков и окружающих их персонажей; как обличение крепостничества и т.д. Он отмечает благородную простоту стиля Аксакова, присущую только выдающимся художникам, и непревзойденный дар типизации, сближающий его с Тургеневым, Достоевским, Толстым и Чеховым.
Следующая часть трилогии "Годы детства" вышла в Англии с предисловием известного литературоведа Дэвида Сесила (1983 г.), ав¬тора исследований о Джейн Остин и викторианских романистах. Он называет рецензируемую книгу шедевром, лучшей книгой о детских воспоминаниях, из тех, что ему доводилось читать. Д. Сесил подробно излагает хронологическую канву книги, подчеркивая, что ничего по¬добного ранее в русской литературе не появлялось. Справедливо счи¬тая, что трилогия обладает внутренним единством и целостностью, он в то же время отмечает, что каждую из частей можно рассматривать как законченное целое и читать вне зависимости от остальных. Их отличает высокий уровень мастерства и отменный вкус. По мнению Д. Сесила, самой драматичной безусловно стала "ужасная" история замужества Прасковьи Ивановны и все перипетии ухаживания отца Сережи за своей будущей женой Софьей Николаевной Зубовой. И так же, как все предыдущие английские исследователи Аксакова, он восхищается, необыкновенно живописным и рельефным образом деда, напоминающим типичного англичанина времен Елизаветы.
Автор предисловия подчеркивает, что Сергей живет в иных социальных обстоятельствах, чем его английский читатель, в иное время, и тем не менее он типологически и психологически близок каждому. Что же касается описания Багрова, то и весенние леса и поля, наполненные щебетом птиц, и глубокие чистые воды, и морозные зимние заснеженные просторы заставляют читателя окунуться в атмосферу, создающую ощущение непосредственной сопричастности со всем, что происходит в этом далеком краю. Именно эту особенность Д. Сесил считает одной из примет русской литературы.
На его взгляд, великие русские писатели XIX века отличаются от своих собратьев по перу, живущих в других странах, в первую оче¬редь своей безжалостной (relentless) правдивостью - русский гений вдохновляется правдой факта. Даже в их романах (novels), полагает Д.Сесил., эта грань между фактом и вымыслом очень слаба, например. "Записки охотника" во многом автобиографичны (В данном контексте Д. Сесил употребил термин "novel", характеризуя сборник рассказов Тургенева, который он причислил к жанру романа, хотя в отечественном литературоведении эта книга воспринимается обыкновенно как собрание рассказов - Т.С.)
Развивая свою мысль. Д. Сесил утверждает, что аксаковская трилогия воспринимается как вымысел, беллетристика, например, в эпизодах, где излагается история, предшествующая появлению главного героя на свет. Но эта история излагается таким образом, как будто сам персонаж был очевидцем всего происходящего. Д. Сесил считает, что термин "факт" нельзя воспринимать в прямом смысле этого слова. Когда речь идет о художнике, то любой факт освящен его творческим воображением. А здесь речь идет кроме всего прочего о чувствах ребенка и его реакции на окружающие события, более того, здесь прошлое передано глазами зрелого человека, то есть одновременно присутствуют две точки зрения, в которых соединены прошлое и настоящее. Для сравнения автор предисловия упоминает воспоминания английского романтика Чарльза Лэма и русской писателя М. Горького: "Если ребенок счастлив, как, например, Чарль1 Лэм - его воспоминания окутаны нежной ностальгией, с другой стороны, у М. Горького иной колорит - достаточно мрачный и неприязненный (embittered)"
По мнению Д. Сесила, у Сергея Аксакова иной подход к прошлому; безусловно, у него все показано глазами взрослого человека при сохранении той свежести чувств, которая наполняла его в детстве и сохранилась в памяти (например, его воспоминания о капельках смолы, которыми он забавлялся в трехлетнем возрасте или впечатления от сказок "Тысячи и одной ночи", когда ему было пять лет). С такой же точностью он излагает свое восприятие других людей. Известно, что Сергей Тимофеевич самозабвенно любил свою мать, чувство это было взаимным, однако, он помнил, как ее шокировала его чрезмерная импульсивность в тот момент, когда он впервые в своей жизни услышал звучание оркестровой музыки. Матери стало неловко за сына, и это было явным проявлением ее снобизма - достаточно негативной черты характера. Любой викторианский писатель не посмел бы рассказать о подобной ситуации, ведь речь шла о горячо любимой матери. Иное у Аксакова. И это совсем не для того, чтобы показать отрицательные черты матери, просто он запомнил этот случай и не считал возможным его замалчивать. Его любовь к матери от этого не уменьшилась, она не стала менее интенсивной и необычной.
Д. Сесил пишет, что всякого поражает необыкновенная острота ощущений и интенсивность чувств маленького ребенка. Достаточно назвать эпизоды, в которых маленького Сережу и его сестричку родители оставили на время в Багрово у их деда. У Аксакова было счастливое детство, радостных моментов в его жизни было намного больше, чем грустных: это и счастливые игры с сестричкой, которую он очень любил, и удовольствие от сказок, рассказанных ему кормилицей, и рыбная ловля, и охота и т. д.
Известно, замечает Д. Сесил, что англичане - нация спортсменов, но ни один из английских писателей не сумел показать столь живописно свое восхищение от рыбной ловли и охоты, как это сделал Аксаков. Он передает всю простоту и цельность восприятия природы "естественным" человеком. Любовь к охоте у него столь же сильна, как любовь к животным, к своей собаке, к пернатым, за которыми он способен наблюдать бесконечно и т.д. По сути, во всем этом проявляется уникальная радость от чувства жизни в целом. чувства естественности мироздания. Это особый тип радости, присущий русскому человеку, наделенному непосредственностью чувств и ощущений.
Здесь нет мистицизма Вордсворда, у которого природа овеяна неким трансцендентальным духом. Аксаков ощущает себя частью окружающего мира, всего макрокосма, всей пробуждающейся природы: весенних лесов, ледохода, широких разливов вод, щебета птиц, вьющихся высоко в небе. Как всякий ребенок, он более чувствителен и ближе к природе, чем взрослые люди. Но в отличие от мира флоры и фауны окружающей его, он обладает исключительной душевностью. Он чужд мистицизма, но ему присуще глубокое духовное начало. И самые незабываемые страницы книги, безусловно связаны с миром природы, например, его первая поездка в Багрово".
Одним из серьезных исследователей творчества Аксакова, безусловно, можно считать Эндрю Даркина, автора обширной монографии "Сергей Аксаков и русская пастораль" (1983 г.), который имел возможность изучать материалы о семье Аксаковых в архивах и крупных библиотеках России. Во введении он пишет, что в течение 1920-1940-х годов Сергей Тимофеевич Аксаков был менее известен широкому кругу читателей, чем его современники - И. Тургенев, И.Гончаров, Ф. Достоевский и Л. Толстой, хотя для своего времени. 40-50 годов XIX века, он был чрезвычайно популярен и был одной из самых представительных фигур в искусстве.10 В качестве подтверждения Э. Даркин приводит высказывания П. Милюкова о том, что "Семейная хроника" - неотъемлемая часть детского чтения (История русской культуры, 1890 г.).
Э. Даркин замечает, что, несмотря на фактический запрет публикации аксаковских произведений в первые годы советской власти, время от времени его книги появлялись в школьных сериях. После смерти Сталина отношение официальных кругов к творчеству Аксакова оставалось достаточно настороженным (частная жизнь человека в то время продолжала считаться не стоящей особого внимания - Т.С). Более того, на взгляд Э. Даркина, читателю, привык¬шему к роману с тщательно разработанным сюжетом и сложной харак¬терологией, книги Аксакова могли показаться архаическими и достаточно упрощенными. Американский исследователь считает, что творчество Аксакова следует оценивать по иным параметрам, поскольку произведения писателя принадлежат не к традиционному жанру романа, а к пасторальной прозе, тесно связанной по своей тематике и формам иыражения с пасторальной поэзией. Э. Даркин полагает, что Аксаков и не собирался создавать беллетристику в чистом виде, поскольку все его работы родились из воспоминаний, то есть из собственного опыта, что было характерно для пасторальной прозы и поэзии как XIX, так и XX веков. Э. Даркин отмечает, что пасторальную прозу Аксакова можно рассматривать на двух уровнях - эстетическом, как поэтическое, утонченное качество прозы, и психологическом, в котором возникает идиллический, отдаленный во времени, естественный и простой мир, но по-прежнему близкий и в настоящий момент воспринимаемый во всей своей сложности.
По мнению Э. Даркина, как всякий автор пасторали, Аксаков конкретен, ткань его повествования связана с определенным временем и пространством, помещенным внутрь необъятной российской природы, которую писатель трансформирует в источник эстетической ценности. Критик обнаруживает пасторальные элементы у ряда писателей, таких как Гоголь, Гончаров, Толстой, которые затрагивали проблему соотношения между человеком и природой, человеком и обществом, однако у Аксакова эти проблемы станут приоритетными. Даркин считает его зачинателем пасторальной традиции, актуальной в России до сих пор, находящей свое выражение у таких авторов, как А.Чехов, Б.Пастернак и В.Набоков. В своей монографии Э. Даркин представляет Аксакова как автора пасторали во всей специфике этого понятия.
Давая характеристику русских исследований о творчестве Аксакова. Э. Даркин отмечает, что они рассматривают писателя либо как автора мемуаров, либо как беллетриста, но не как автора пасторали. Исследователь сопоставляет позицию Добролюбова, для которого любое произведение искусства прежде всего имеет значимость с точки зрения его социальной ценности и П. Анненкого, который делал акцент на эстетической значимости произведения.
Американский критик считает, что и Добролюбов и Анненков по-разному определяют место С. Аксакова в русской литературе, но в одном они единодушны, высоко оценивая поразительное умение писателя использовать реалистическую деталь, беспристрастность в изображении характера, эпичность его прозы. Э. Даркин, напротив, подчеркивает, что своеобразием Аксакова является как раз близость к пасторальной традиции, а не к эпическому началу, считая, что эту особенность отмечал уже А. Хомяков, почувствовавший, что все творчество Аксакова пронизано личными мотивами, даже интимными, возникающими из собственного опыта. Э. Даркин высоко оценивает дореволюционные исследования об Аксакове, выполненные В. Острогорским и В. Шенроком, которые включили в литературный обиход важные биографические материалы, касающиеся переписки писателя с Гоголем и Тургеневым; труды П. Милюкова ему импонируют своей объективностью и доказательностью в решении проблемы "Аксаков и славянофилы".
Положительно оценивая монографию С. Машинского (1961г.), Э. Даркин замечает, что в основе данного биографического очерка лежит концепция Добролюбова. Но, по мнению американского критика, эта работа не раскрывает всю глубину творчества Аксакова. Она написана по канону классической монографии о русской литературе XIX века, для того, чтобы включить писателя в пантеон выдающихся художников слова. Э. Даркин сожалеет, что подчас литературоведы не способны разглядеть в произведениях Аксакова иных ценностей, кроме социальных. Сам он подчеркивает, что Аксаков чем-то близок Чехову - поэтичностью и тонкостью психологического рисунка, многозначностью ситуации, отсутствием авторского нажима в изображении глубоко скрытых проблем повседневной жизни. По мнению исследователя, воздействие аксаковской прозы зависит от эстетической подготовки самого читателя, которого приглашают к восприятию утонченных чувств и эмоций: читатель ориентируется на собственный созидательный опыт.
Пастораль исследуется в монографии как общекультурный идеал сельской жизни в гармонии с природой, сутью которого становятся уединение и духовная независимость, созидательный труд, крепкая семья и патриотизм. Не случайно английская исследовательница Элен Купер в 1978 году, разрабатывая проблему пасторали, подчеркнула: "Идея пасторали более не нуждается ни в какой реабилитации; признание ее замечательного символического богатства сменило в общем мнении ее осуждение как жанра искусственного и эскейпистского, которое так долго мешало оценить ее по достоинству и которое во всяком случае принимало во внимание лишь ничтожную часть этой традиции", Э. Даркин подчеркивает, что он понимает под пасторалью в-контексте изучения творчества Аксакова не только и не столько литературный жанр, в котором дана оппозиция город - деревня, природа - цивилизация, жизнь активная - жизнь созерцательная, а само пасторальное мироощущение и пасторальную топику.
В 1960-1970 годы зарубежная филологическая наука с нарастающей активностью обратилась к изучению пасторали, доказав, что это явление нельзя считать периферийным, что литература не хочет прощаться с этим жанром, точнее метажанром, о чем свидетельствуют произведения Д. Гарднера "Никелевая гора. Пасторальный роман", В. Астафьева "Пастух и пастушка", А. Адамовича "Последняя пастораль" и т.д.
Вдохновенный поэт природы, выдающийся мастер реалистической прозы С. Аксаков является не только частью нашей великой национальной культуры, но и, как показали западно¬европейские исследователи, его произведения вошли в золотой фонд мировой литературы.
1. J. D. Duff. Notes/ Sergei Aksakov. A Russian Schoolboy. Translated from the Russian by J. D. Duff,- Oxford Univ. Press. 1924.
2. D. S. Mirsky. Introduction/ Aksakov S. T. Chronicles of a Russian family. Translated by M. C. Beverley. N.-Y.
3. Ibidem.
4. Ibidem.
5. E. Crankshow. Introduction/ Sergei Aksakov. A Russian Gentleman. Translated by J. D. Duff- Oxford Univ. Press, 1982. -P. XIII.
6. David Cecil. Introduction/ Sergei Aksakov. Years of Childhood. Translated by J. D. Duff. -Oxford Univ. Press, 1983.- P. IX.
7. Ibidem. P. X.
8. Ibidem: P.X.
9. Ibidem. P. XIII.
10. Andrew R. Durkin. Sergei Aksakov. A Russian Pastoral- New Jersey, 1983. P.3.
11. Е.П. Зыкова. Пастораль в английской литературе XVIH века. -М, 2000.-С.З.
Т.Д. СЕЛИТРИНА,
доктор филологических наук,
профессор БГПУ
|
|
